22
Вышли из дому рано, не было и часа ночи. Хоть Тарас и помнил, что поезд отправляется в три часа с минутами, он не хотел, чтобы мама невольно связала их поездку именно с ним. Правда, его очень удивило, что она вообще не заострила внимание на их точном маршруте, в другое время она бы обязательно выспросила, куда конкретно, на чем, зачем и почему он собрался.
Впрочем, мамино нелюбопытство прояснилось сразу же, как только они с Галей вышли из дверей подъезда.
–?А ведь Ольга Михайловна догадалась, куда мы едем, — сказала Галя.
–?Вот как? — опешил Тарас и даже снял для чего-то с плеч рюкзак, в который поместились и Галины вещи из сумки, и смена белья для себя, и пакет с продуктами.
–?Ага, — кивнула Галя и растерянно улыбнулась. — Только она думает, что ты поехал в деревню знакомить меня с отцом.
–?С отцом? — Тарас снова забросил рюкзак на спину. — Он разве там живет? Жил…
–?Твоя мама сказала, что после смерти твоей бабушки он поселился в ее доме.
–?Ну, мама!.. — замотал головой Тарас. — Значит, она общалась с отцом. А я… а мне…
–?Да, он звонил ей, — продолжила Галя, хотя чувствовалось, что этот разговор доставляет ей мало удовольствия. Но, видимо, решив разъяснить вопрос до конца, чтобы больше к нему не возвращаться, она рассказала и про «исповедь» Тарасовой мамы.
Тарас готов был провалиться под асфальт и радовался лишь тому, что двор окутывала ночная темнота, разбавленная только неверным светом редких «зрячих» окон да почти скрытого разлапистым деревом фонаря. Он ждал, что Галя скажет сейчас все, что она о нем думает. Но та произнесла лишь:
–?Пошли, чего застыл?
–?Да, — невпопад ляпнул Тарас, еще раз поправил рюкзак и зашагал к углу дома.
Дальше они шли молча, и лишь когда он стал поворачивать во двор, где они оставили машину, Галя дернула его за рукав:
–?Эй, ты куда?
–?А… мы разве не поедем? — вяло поинтересовался Тарас, все еще переживающий рассказанное Галей.
–?Нам мало неприятностей? Не хватало, чтобы гаишники остановили. Да и куда нам спешить? Времени — вагон. И погода хорошая.
До вокзала оставалось самое большее полчаса ходу, а тихая, теплая ночь была поистине майской. Даже луна светила. Только и сидеть на лавочке под липами — и целоваться, целоваться, целоваться…
А ведь хотелось. Очень ему хотелось сейчас обнять Галю, прижать ее к себе и поцеловать. По- настоящему. Чтобы не нужны стали никакие слова, чтобы зачеркнуть то, что произошло позапрошлым вечером. Нет, нет, нет! Тогда ничего не было! Ни-че-го. Все должно начаться сейчас, с чистого листа. Иначе — нечестно, неправильно. Так не должно быть, потому что они этого не заслужили. Во всяком случае, Галя не заслужила. Но там, на той проклятой даче, и были не они, там выступали в театре абсурда куклы, марионетки с их лицами. И теперь во что бы то ни стало следовало найти сумасшедшего кукольника, который дергал за ниточки. Да и сейчас еще дергает.
Тарас нахмурился. Настроение испортилось, грязный ком повис на сердце. Легко сказать — «найти кукольника». Ну, допустим, они его найдут. Сомнений почти не оставалось — это дядя Матвей, старый колдун со съехавшей от злобы и жажды мести крышей. Но раз уж он может вытворять такое, да еще на расстоянии, что ему стоит прихлопнуть их с Галей, как надоевших мух? Ведь он почувствует их приближение задолго до того, как они доедут до Ильинки! Может быть, он и сейчас уже знает о их планах?
«Боже мой, — подумал Тарас, чувствуя, как со лба скатилась холодная капля пота, — зачем я потащил с собой Галю? Ведь мы едем на верную гибель! О чем я думал своей больной головой? Или это опять проделки колдуна? Ну уж нет!.. На сей раз не выйдет у тебя ничего, дядюшка!»
Тарас резко остановился и повернулся к Гале. Та буквально налетела на него, чем Тарас сразу же воспользовался, схватив девушку за плечи.
–?Стой, — решительно сказал он. — Возвращайся к сыну. Я поеду один.
Галя, похоже, не сразу поняла, что он сказал. Видимо, думала о чем-то столь для нее важном, что не могла быстро вернуться в реальность. Но постепенно слова Тараса стали доходить до нее. Задумчивая отрешенность исчезла с лица, на смену ей пришло удивление, а потом — возмущение.
–?Ты что опять придумал? Хочешь в героя поиграть? По-моему, мы все уже обсудили.
Галя попыталась сбросить руки Тараса, но тот держал ее крепко.
–?А ну, пусти! — дернула плечами Галя. — Кому говорят, пусти! Или тебя снова запрограммировали, опять завалить меня хочешь?
Тарасу показалось, что ему с размаху врезали под дых — так перехватило дыхание от этих Галиных слов. Руки сами собой разжались и опустились. Галя быстро шагнула — почти отпрыгнула — в сторону и не оглядываясь зашагала вперед.
Дыхание Тараса не сразу, но восстановилось, хотя горький тяжелый ком в горле и мешал еще вдохнуть полной грудью.
–?Погоди, — просипел он, но Галя то ли не услышала, то ли не хотела его больше слушать, так что Тарасу пришлось догонять ее. Поравнявшись с девушкой, он снова произнес: — Погоди, дай мне сказать…
–?Что именно? — не поворачивая головы, буркнула Галя. — Отговаривать меня даже не пытайся.
Тарас едва не застонал. Именно отговорить любимую от поездки он и собирался. Но слова, которые, произнесенные мысленно, казались убедительными, вдруг потеряли не только убедительность, но и смысл. Говорить их сейчас Гале было бы настолько глупо, что проще сразу напялить шутовской колпак… Впрочем, подумал Тарас, шуты-то как раз, в отличие от него, дураками не были. А вот он — учитель словесности! — не может связать двух слов, чтобы не оказаться идиотом. Почему? Ну почему он такой? Разве сложно сказать то, что он думает? Не сочинить, не приукрасить, а просто быть искренним, быть самим собой, быть услышанным той, кого он любит больше всех на свете. Если она не сумеет его понять — грош ему цена!
«Объясни ей, придурок!» — мысленно заорал на себя Тарас и внезапно выпалил вслух то, чего вовсе не собирался говорить:
–?Я люблю тебя.
–?Что?.. — Галя остановилась столь резко, что Тарас сделал по инерции еще пару шагов. — Что ты такое… Что ты такое говоришь? Не надо, прошу… Что ты такое говоришь, Тарас? Зачем ты?.. Зачем ты это?
–?Галя, — с трудом смог вымолвить Тарас. Он протянул к девушке руки, но быстро убрал их за спину. Сделал глубокий, со всхлипом, вдох и стал говорить так, будто выпрыгивающие из него слова были последними в жизни; слова, которые нужно обязательно успеть сказать, пока не остановилось сердце: — Галя, я люблю тебя. Да, люблю. По-настоящему. Поверь мне! Я никогда никому не говорил этого. Даже той… даже тогда. Я думал, что не смогу полюбить никогда, думал, что мне нельзя любить… Я боялся любить. Но я все равно полюбил. Я полюбил тебя и ничего не могу с этим поделать. Понимаешь? Не могу! И я не прошу ничего взамен, ты не бойся. Мне ничего не надо. Только лишь бы ты была счастлива. И чтобы ты жила… Понимаешь? Я хочу, чтобы ты жила! А если ты поедешь со мной, ты погибнешь! Тебя не станет! А так не должно быть. Тебе нужно жить. У тебя есть сын. Ты должна жить хотя бы ради него. Ты нужна Косте. Он любит тебя. И я люблю тебя. И я люблю твоего сына. Я люблю вас больше жизни! Своей жизни, но не вашей. Нельзя… Понимаешь, нельзя тебе ехать со мной! Возвращайся. Пожалуйста, вернись. Моя… любимая.
Тарас задохнулся. Он больше не мог вытолкнуть из себя ни слова. Грудь словно сдавило огромными тисками. Но было не больно. Даже наоборот — сладко. Странная, горько-соленая сладость. Тарас не сразу понял, что непонятный вкус придают заполнившим его чувствам слезы. Они не только текли по щекам, но и стояли в горле. Он попытался сглотнуть их, но не смог. И без того близорукие глаза наполнила влага, и Тарас никак не мог разглядеть в неярком ночном освещении выражение Галиного лица. Ему оно казалось
