беседы.
— Знаешь, не такая уж она и шикарная, — говорит он.
— Кто?
Я поворачиваюсь к нему, мое счастье сменяется необъяснимой паникой.
— Европа, — говорит он.
— А, — облегченно вздыхаю я. — Европа.
— Два года назад, когда я жил в Риме, я побывал во многих странах — Франции, Германии, Швейцарии, Испании — и, когда вернулся сюда, понял, что это место такое же прекрасное…
— Каслбери? — удивляюсь я.
— Такое же прекрасное, как Швейцария, — говорит он.
Себастьяну Кидду на самом деле нравится Каслбери?
— Но я всегда думала, что ты бы идеально вписался, — нерешительно говорю я, — в Нью-Йорк или Лондон. Или какой-нибудь другой полный развлечений город.
Себастьян морщится.
— Ты недостаточно хорошо меня знаешь. — Он, видимо, замечает, что я готова умереть от страха из- за того, что могла его обидеть, поэтому добавляет: — Но ты обязательно узнаешь. На самом деле я уже давно хочу отвезти тебя на одну выставку. Уверен, это поможет нам лучше понять друг друга.
— Ага, — киваю я. Я ничего, черт возьми, понимаю в искусстве. Почему я не учила историю искусства, когда у меня была такая возможность. Я настоящий лузер. Себастьян поймет это и бросит меня еще до того, как у нас стоится настоящее первое свидание.
— На Макса Эрнста, — говорит он. — Это мой любимый художник. А кто твой?
— Питер Макс? — Это единственное имя, которое приходит мне в голову.
— Ты такая забавная, — смеется он.
Он везет меня в Художественный музей Уодспорта Атенеума, который находится в Хартфорде. Я была здесь миллион раз со школьными экскурсиями и ненавидела, что приходилось держаться за липкую руку одноклассника, чтобы не потеряться, и маршировать под ругань помощницы учителя — матери одного из учеников. Где же, интересно, тогда был Себастьян? Он берет меня за руку, я опускаю глаза на наши переплетенные пальцы и вижу кое-что, что поражает меня. Себастьян Кидд грызет ногти?
— Пойдем, — говорит он, таща меня за собой. Мы останавливаемся перед картиной, на которой изображены мальчик и девочка, сидящие на мраморной скамейке около волшебного озера в горах. Себастьян стоит за мной, положив свою голову сверху моей и обняв меня за плечи. — Иногда мне хочется оказаться, на этой картине, тогда я закрываю глаза и просыпаюсь там. Я бы остался на этой скамейке навсегда.
«А как же я?» — кричит голос у меня в голове. Мне не нравится, что меня нет в его фантазии:
— Тебе бы не было там скучно?
— Нет, если бы рядом со мной была ты.
Я чуть ли не теряю сознание. Предполагается, что парни не должны говорить таких вещей. Или нет, они должны, но никогда этого не делают. Кто же тогда может такое говорить? Парень, который до сумасшествия, безумно влюблен в тебя. Парень, который видит, насколько ты невероятная и восхитительная, даже если ты не член группы поддержки и далеко не самая красивая девушка в школе. Парень, который думает, что ты красивая такая, какая ты есть.
— Мои родители в Бостоне, — говорит он. — Хочешь поехать ко мне?
— Конечно.
С ним я готова поехать куда угодно.
У меня есть теория, что по комнате человека можно многое рассказать о нем самом, но в случае с Себастьяном она не работает. Его комната больше похожа на комнату в старомодном пансионе, чем на настоящую берлогу молодого парня. На кровати белое с красным стеганое одеяло ручной работы, на стене висит старый деревянный штурвал. Никаких постеров, фотографий, бейсбольных карточек, билетов с футбольных матчей — нет даже ни одного грязного носка. Я смотрю за окно на увядающее коричневое поле и ярко-желтое кирпичное знание санатория вдали, закрываю глаза и пытаюсь представить себя и Себастьяна на рисунке Макса Эрнста на берегу озера, под лазурным небосклоном.
Сейчас, когда я в его комнате — о боже мой, неужели, — мне становится немного страшно. Себастьян берет меня за руку, ведет к кровати, мы садимся, и он начинает меня целовать. У меня перехватывает дыхание. Это все по-настоящему: я и… Себастьян Кидд.
Через какое-то время он поднимает голову и смотрит на меня. Он так близко, что я могу увидеть крошечные темно-синие вкрапления на радужке его глаз. Я даже могу их сосчитать, если попытаюсь.
— Эй, — говорит он. — Ты никогда не спрашивала, почему я не позвонил.
— А должна была?
— Большинство девушек спрашивают.
— Может, я — не большинство девушек.
Это звучит немного высокомерно, но я, безусловно, не собираюсь ему рассказывать, что последние две недели провела в страшной панике, подпрыгивая каждый раз, когда звонил телефон, бросая в его сторону косые взгляды на занятиях, обещая себе, что я никогда-никогда не буду больше делать ничего плохого, если только он поговорит со мной так же, как тогда, на крыше коровника… А еще я ненавидела себя, что постоянно о нем думала, что поступала, как глупая девчонка.
— Ты думала обо мне? — хитро спрашивает он.
Ну и хитрый ты лис. Если я скажу нет, то обижу его. Если скажу да, то это будет звучать лишком трогательно.
— Возможно, немного.
— Я думал о тебе.
— Тогда почему ты не позвонил? — шутливо спрашиваю я.
— Я боялся.
— Меня? — Я смеюсь, но он, похоже, говорит серьезно.
— Я переживал, что смогу влюбиться в тебя, а я совсем не собирался ни в кого влюбляться.
— О! — Мое сердце провалилось в желудок.
— Все в порядке? — спрашивает он, гладя меня по щеке.
Ага, улыбаюсь я, еще один из его хитрых вопросов.
— Может быть, ты просто еще не встретил подходящую девушку, — шепчу я.
Он приближается губами к моему уху:
— Я надеялся, ты скажешь это.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Спасите меня
Мои родители познакомились в библиотеке, в которой моя мама работала после колледжа, а отец пришел взять несколько книг. Они увидели друга, влюбились и через шесть месяцев поженились.
Все говорят, что моя мама была похожа на Элизабет Тейлор, но в те времена любой симпатичной девушке говорили, что она похожа на эту актрису. Тем не менее я все время представляю себе, как именно Элизабет Тейлор/мама скромно сидит за дубовым столом, к ней подходит мой отец, долговязый, в очках, со светлым «ежиком» на голове. Элизабет Тейлор/мама встает, чтобы помочь ему. На ней невероятно родная в пятидесятые годы пышная розовая юбка с аппликацией в виде пуделя. Эта юбка сохранилась до сих пор и лежит сейчас где-то на чердаке вместе с ее остальными вещами: свадебным платьем, двухцветными кожаными туфлями, балетками и рупором лидера группы поддержки, на котором выбито ее имя — Мими.
Я практически никогда не видела свою мать небрежно одетой, без укладки и макияжа. Она сама шила себе и нам вещи, готовила по кулинарной книге Джулии Чайлд, обставляла дом старинной мебелью, у нее
