Становится понятнее?
— Конечно, пап, — саркастично говорит Доррит.
— В любом случае, я все равно тебя люблю, — говорит отец, что означает: «беседа» закончена. После нее он обычно плачет, а ты чувствуешь себя настолько ужасно, что клянешься никогда больше его не расстраивать. На этот раз, однако, плач прерывается телефонным звонком. Пожалуйста, пусть это будет Себастьян, молюсь я, когда Мисси снимает трубку. С хитрым видом она прикрывает рукой микрофон:
— Кэрри, тебя. Это парень.
— Спасибо, — спокойно отвечаю я, беру трубку, ухожу в свою комнату и закрываю дверь.
Это должен быть он. Кто же еще?
— Алло? — небрежно спрашиваю я.
— Кэрри?
— Да?
— Это Джордж.
— Джордж, — отвечаю я, стараясь скрыть разочарование.
— Вы нормально добрались до лома?
— Конечно.
— Ну и хорошо. Я прекрасно провел время в субботу вечером, и мне хотелось бы знать, может, мы встретимся еще как-нибудь?
Я не знаю. Но он так любезно просит, что отказать невозможно. И потом, я не хочу обижать его чувства.
— О'кей.
— Между Брауном и Хартфордом есть милый загородный ресторанчик.
— Звучит прекрасно.
— Я думаю, может быть, мы сможем туда сходить в следующую субботу. Я заеду за тобой около семи. Мы поужинаем в восемь, и я смогу доставить тебя домой к одиннадцати.
Я вешаю трубку и иду в ванную посмотреть, как я выгляжу. У меня вдруг появляется желание радикально изменить свой образ: может, покрасить волосы в розовый или голубой, как Доррит? Или сделать ультрамодную рваную стрижку-пикси? Или стать блондинкой? Я крашу губы красной помадой, а затем карандашом делаю контур, опуская уголки губ вниз, после чего рисую две большие слезы на щеках и отхожу подальше от зеркала, чтобы оценить результат. Неплохо.
С лицом грустного клоуна я иду в комнату Доррит. Она болтает по телефону, обмениваясь впечатлениями с одной из своих подруг, но, заметив меня, вешает трубку.
— Ну? — спрашиваю я.
— Что ну?
— Что ты думаешь о моем макияже? Я думала пойти так в школу.
— Это имеет какое-то отношение к моим волосам?
— Что бы ты почувствовала, если бы завтра утром я появилась в школе в таком виде?
— Мне наплевать.
— Спорю, что нет.
— Почему ты такая вредная? — кричит Доррит.
— С чего это я вредная? — Но она права. Я вредничаю, и у меня отвратительное настроение. И все это из-за Себастьяна. Иногда я думаю, что все проблемы в мире из-за мужчин: если бы не было мужчин, женщины всегда были бы счастливы. — Да ладно, Доррит. Я просто шучу.
Доррит трогает свои волосы.
— Это действительно смотрится ужасно? — шепчет она.
Моя идея с маской печального клоуна уже больше не безобидная шутка, потому что сестре стало по- настоящему грустно. Когда мама впервые заболела, Доррит спросила меня, что будет дальше. Я изобразила на лице улыбку, потому что я где-то прочла, что сокращение отвечающих за улыбку мышц заставляет мозг думать, будто ты счастлив, и посылать радостные импульсы окружающим. «Что бы ни произошло, у нас все будет хорошо», — сказала я тогда Доррит. «Обещаешь?» — «Конечно, Доррит. Вот увидишь».
— Здесь кто-то есть! — кричит Мисси. Мы с Доррит смотрим друг на друга, наша маленькая размолвка забыта. Мы спускаемся вниз — на кухне стоит Себастьян. Он переводит взгляд с моей маски грустного клоуна на розово-голубые волосы Доррит и медленно качает головой.
— Если ты собираешься к Брэдшоу, то тебе нужно быть во всеоружии: здесь можно ожидать чего угодно.
— Не смешно, — говорит Себастьян. На нем черный кожаный пиджак, тот же, что был на нем на вечеринке Тимми Брюстера и тем вечером, когда мы лазили на коровник — когда мы впервые поцеловались.
— Ты всегда носишь этот пиджак? — спрашиваю я, когда Себастьян переключает машину на пониженную передачу перед поворотом на шоссе.
— Тебе не нравится? Я его купил, когда жил в Риме.
Я вдруг чувствую себя так, как будто меня окатило волной. Я была во Флориде, Техасе и везде в Новой Англии, но никогда в Европе. У меня даже нет паспорта. Парень, который жил в Риме, — как романтично это звучит.
— О чем думаешь? — спрашивает Себастьян.
Я думаю, что, возможно, я тебе не понравлюсь, потому что я никогда не была в Европе и я недостаточно опытная.
Но вместо этого я спрашиваю:
— А ты был в Париже?
— Конечно, — отвечает он. — А ты?
— Немного.
— Звучит, как «немного беременна». Ты либо была там, либо нет.
— Я не была там лично. Но это не означает, что я не путешествовала в Париж в моих мечтах.
Он смеется:
— Ты очень странная девушка.
— Спасибо.
Я смотрю в окно, чтобы скрыть улыбку. Мне все равно, что он считает меня странной. Сейчас я просто невероятно счастлива видеть его, и я не спрашиваю, почему он не позвонил и где пропадал. Когда я увидела его да своей кухне, прислонившегося к столешнице, словно он был у себя дома, я притворилась, что это совершенно нормально и нисколько меня не удивляет.
— Я чему-то помешал? — спросил он, как будто о том, что он неожиданно решил объявиться, не было ничего странного.
— Зависит от того, зачем ты пришел.
Моя душа наполнилась множеством бриллиантов, которые при появлении Себастьяна озарились солнечным светом и засверкали в нем.
— Не хочешь прогуляться?
— Конечно.
Я бегу наверх и смываю клоунскую маску, зная, что я должна была сказать нет или, по крайней мере, позволить ему себя уговорить, потому что какая девушка согласится пойти на свидание, если ее застигли в такой момент? Это создает плохой прецедент, который заставляет парня думать, что он может видеть тебя, когда только захочет, и вести себя, как ему вздумается. Но у меня не было сил отказаться. Пока я обувалась, я думала, что скорее всего еще пожалею, что так легко согласилась.
Но сейчас я нисколько ни о чем не жалею.
В любом случае, кто выдумал все эти правила насчет свиданий? И почему я не могу быть исключением? Он так непосредственно кладет свою руку на мою ногу, как будто мы уже долгое время встречаемся. Интересно, если бы мы действительно уже давно встречались, вызвал бы этот жест такое же ощущение, какое я испытываю сейчас, смесь смущения и головокружения. Я решаю, что да, даже не представляю, что могу себя чувствовать как-то по-другому, когда он рядом. И вот я уже теряю ход
