— Конечно…
— Хотя, если подумать, — говорит она, подняв палец. — Может, и стоит рассказать Питеру. Я хочу, чтобы он ревновал. Хочу, чтобы знал, что потерял.
Мэгги кашляет и прикладывает руку ко рту. Я останавливаю машину у обочины. Мэгги выбирается из машины, ее тошнит. Я аккуратно придерживаю ее волосы, чтобы они не закрывали лицо.
Когда она возвращается в машину, заметно, что она уже почти протрезвела и в связи с этим помрачнела.
— Я сделала глупость, правда? — стонет она.
— Не волнуйся, Мэгз. Все мы иногда делаем глупости.
— О боже, я же шлюха, — заявляет она, закрывая лицо руками. — Я чуть было не занялась сексом с чужим мужчиной.
— Прекрати, Мэгги, ты не шлюха, — разуверяю я ее. — Вопрос не в том, со сколькими парнями ты спишь, а в том, как и когда ты с ними спишь.
— Что это значит?
— Понятия не имею. Но звучит здорово, правда?
Стараясь не производить шума, я загоняю машину в проезд, ведущий к ее дому. Родители крепко спят, и мне удается незаметно провести Мэгги в спальню и переодеть ее в халат. Я убеждаю ее принять пару таблеток аспирина, запив их стаканом воды. Она заползает в постель и лежит, глядя в потолок. Затем сворачивается в клубочек, как младенец.
— Знаешь, иногда так хочется снова стать маленькой.
— Да уж, — отвечаю я со вздохом. — У меня часто бывает такое же чувство.
Я некоторое время сижу возле кровати, а потом, убедившись, что она заснула, выключаю свет и незаметно выскальзываю из дома.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Перевоплощение
Так начинается письмо.
Меня приглашают! Приглашают, приглашают, приглашают! По крайней мере, так можно понять из письма. Там действительно написано, что приглашают именно меня? «Появилась возможность принять участие в летнем семинаре…» Что, в последнюю минуту? Кто-то выбыл? Я что, во втором составе? «Количество мест ограничено…» Ага. Значит, если я откажусь, пригласят кого-то другого. У них, наверное, десятки людей в очереди, может, даже сотни…
— Па-а-а-п?
— Что? — отвечает отец испуганно.
— Мне надо… У меня тут письмо… Из Нью-Йорка.
— Прекрати перепрыгивать от одного к другому и расскажи мне, в чем дело.
Я прикладываю руку к груди, чтобы унять сердцебиение.
— Меня приняли в программу по писательскому мастерству. В Нью-Йорке. И если я не соглашусь прямо сейчас, они возьмут на мое место кого-то другого.
— В Нью-Йорке! — вырывается у папы. — А как же Браун?
— Пап, ты не понял. Видишь? Здесь написано: курсы писательского мастерства, с двадцать второго июня по девятнадцатое августа. А в Брауне занятия начинаются после Дня труда. Так что времени еще много останется…
— Ну, не знаю, Кэрри.
— Но, пап…
— Я думал, писательство — твое хобби.
Я в ужасе смотрю на него.
— Нет, пап. Это то, чем мне очень хочется заниматься.
Не могу найти подходящих слов, чтобы выразить, насколько сильно мне хочется этим заниматься. Да и пугать папу не хочется.
— Мы подумаем на эту тему, ладно?
— Нет! — кричу я.
Папа будет думать об этом, потом опять думать, еще думать, а когда надумает, будет уже поздно. Я сую ему письмо под самый нос.
— Мне нужно дать ответ прямо сейчас. Или…
— Ну, не знаю, — говорит он. — Нью-Йорк летом? Это может быть опасно.
— Миллионы людей живут в этом городе. И с ними все в порядке.
— Хм… — отзывается папа, размышляя. — А Джорджу известно об этом?
— О том, что меня пригласили? Нет еще. Но именно он побудил меня отослать им копии моих статей. Джордж полностью за.
— Ну…
— Пап, пожалуйста.
— Если Джордж там будет…
Да почему Джордж должен иметь к этому отношение? Кому интересен Джордж? Тут речь идет о моей жизни, а не о его.
— Он будет в городе все лето. У него стажировка в «Нью-Йорк Таймс».
— О, действительно? — Похоже, мои слова произвели впечатление на отца.
— Так что поездку летом в Нью-Йорк можно рассматривать как отличную прелюдию к Брауну.
— Туда ехать далеко…
— Два часа.
— Да это другой мир. Мне уже неприятно думать о том, что я тебя теряю.
— Пап, да мы все равно расстанемся, рано или поздно. Почему бы не сделать это рано, а не поздно? В таком случае у тебя хотя бы будет время привыкнуть к этому.
Папа смеется. Да, я с ним договорилась.
— Полагаю, два месяца в Нью-Йорке не принесут вреда, — размышляет он вслух, стараясь уговорить самого себя. — В Брауне первый год самый трудный. И предыдущий год у тебя был нелегким.
Папа трет нос, оттягивая время перед неизбежным решением.
— Вы, дочки, так много для меня значите.
Потом, словно по сценарию, он начинает плакать.
— Ты меня поражаешь, — говорит Донна ЛаДонна несколько дней спустя. — Ты круче, чем я думала.
— Угу, — отвечаю я, глядя в видоискатель. — Поверни голову вправо. И постарайся не выглядеть такой счастливой. Подразумевается, что ты устала от жизни.
— Я не хочу выглядеть уродливой.
Я вздыхаю и отстраняюсь от видоискателя.
— Просто постарайся не выглядеть безумной девицей из группы поддержки, ладно?
