— Николетта-миленькая, ну я так не могу. Он ведь на меня и не смотрит даже, чтобы я не делала, на какие бы уловки не пускалась. Я же так не привыкла. Мне аж не по себе делается от такого обращения, волосы дыбом встают. Спать не могу, все пытаюсь придумать что-то. Вот я и решила, что если ему предложить помощь в хозяйстве…
— А не ты ли мне лекцию читала про игрушки и ребенка, который никогда не вырастет из-за излишней заботы?
— Николетта, ну это же совсем другое… — подуга была сама не своя.
Все приметы надвигающейся катастрофы на лицо.
— Так, сосредоточься и успокойся, — строго сказала я, беря ее за руки, а то еще немного — и все эти причитания перетекут в истерику. — Ты вспоминаешь про Ласа к месту и не к месту?
Подруга кивнула.
— Ловишь себя на том, что начинаешь им любоваться?
Алисия кивнула два раза.
— Переживаешь за него? Стараешься помочь ему по мелочам? — вот тут уж мне и кивков не надо: при взгляде на карету становилось понятно, что и не по мелочам тоже. — Тогда все приметы влюбленности на лицо!
Девушка горестно вздохнула, будто ей только что вынесли смертельный приговор.
А я вдруг замерла, сраженная внезапной мыслью.
— Знаешь, Алисия, по-моему, мы с тобой две самые глупые девчонки в королевстве.
Подруга вскинула голову на такое заявление:
— Я-то понятно почему, но с тобой что не так?
— Думаю, скоро мы это узнаем…
Помыкавшись несколько дней в тщетных попытках нанять батраков на наши поля, я была вынуждена признать правоту фермера. Найти рабочую силу было не так-то просто. Те люди, что работали у нас летом, вроде бы и рады были пойти, но подписанный с фабрикантом договор связывал их по рукам и ногам. Ну почему мне шагу нельзя ступить, чтобы не вспомнить господина Клауса, причем то добрым, то недобрым словом попеременно? Правда, пожалуй, на этот раз придется проглотить все свои подозрения, и пойти к нему с мирными намерениями. Я была готова заплатить фабриканту отступные, только бы урвать своих работников хоть на пару дней.
В прихожей я долго собиралась с мыслями и прокручивала в голове, что можно делать во время своего визита и что делать нельзя.
Нельзя:
— выдвигать поспешные обвинения в попытках кражи наших семян (по крайней мере до тех пор, пока не появятся тому доказательства);
— спрашивать, не подкупил ли он городового (ненавязчиво выпытывать, не знаком ли господин Клаус с местными правоохранительными органами, также не рекомнедуется);
— выглядеть так, будто мне жизненно необходимо вызволить у него батраков (хотя это и так очевидно, но все же);
— засматриваться на фабриканта (на всякий случай, а то были прецеденты);
— интересоваться его делами и здоровьем (особенно здоровьем).
Можно (или даже нужно):
— казаться милой, легкомысленной и ни о чем не подозревающей;
— поблагодарить господина Клауса за данные советы и попросить новых;
— проанализировать новые советы (есть шанс, что через них вылезут настоящие намерения фабриканта);
— постараться, чтобы процесс анализа не отразился на лице.
В конечном итоге, оказалось, что разрешается не так уж и много. Впрочем, как всегда. Настораживает только то, что обычно никакие запреты не мешают мне делать глупости.
Мимо прошел Ерем: мальчишка был в сапогах и одежде, явно предназначавшейся скорее для лесных прогулок, чем для вдумчивого чтения. В руках брат зачем-то держал сачок и ведро — первые признаки отчаяния и разочарования в науке. Как я и подозревала, все те безумные расчеты, которые он производил в последние несколько дней, никаких результатов не дали. Пообщается с селянами — глядишь, станет более высокого мнения об интеллектуальном уровне развития собственной семьи. А то сейчас мы дрейфовали где-то между собакой и составителем сборника задач для младших школьников, автором гениального примера: «Петух несет по яйцу через день, через сколько дней можно будет приготовить омлет из трех яиц с помидорами, если первые помидоры созреют через шесть дней?».
— Ерем, скоро можно будет сеять? — спросила я ему в след без намерения позлить. Теперь меня вполне устраивал ответ, что сеять еще рано: семена мы своими силами сохраним, а вот приготовим поля вряд ли: приучать братьев к сельскому труду уже поздно.
— Не скоро, — буркнул мальчишка, и я блаженно выдохнула.
На фабричном дворе творилась какая-то мистика: все только что видели господина Клауса, но никто не мог сказать, где он. Наконец, какой-то расторопный приказчик проводил меня в кабинет хозяина и попросил подождать там — вероятно, опасаясь, как бы я не пострадала в сутолоке на фабрике, либо фабрика не пострадала от меня. В кабинете, вопреки ожиданиям и тайному желанию как следует осмотреться, я оказалась не одинока. Большой черно-белый дог (или, точнее, догиня) недовольно поднял тяжелую морду с лап и пристально посмотрел на меня.
— Не волнуйтесь, Зельда вас не тронет, — пообещал приказчик и поспешил уйти. Мне же показалось, что в голосе его не было достаточной уверенности, чтобы чувствовать себя в безопасности.
Я прошлась по комнате, затылком ощущая неотступный взгляд собачьих глаз.
— Я ничего не собираюсь трогать, — примирительно сообщила я, сама удивляясь, что разговариваю с собакой. — И твой хозяин тебя не похвалит, если ты меня укусишь.
Хотя откуда мне это знать: может, еще и кость в награду выдаст. Видимо, Зельда была того же мнения и поэтому глухо заворчала. Я решила больше не делать опрометчивых заявлений и замерла около полки с документами (до дивана для посетителей все равно не добраться — это сварливое животное развалилось прямо под ним). Ничего, мне и здесь найдется занятие.
Я стала разглядывать полку: много книг на катонском и каких-то других языках, папки с отчетами и счетами. Рука машинально потянулась к длинному корешку с надписью «Годовой план»…
Раздавшийся резкий звук заставил меня подпрыгнуть. Только секунду спустя с колотящимся в пятках сердцем я поняла, что это подала голос Зельда. Ну все, прощайте родственники! Господин Клаус вместе со своим приказчиком потом прикопают мои обглоданные кости где-нибудь на территории фабрики — и поминай, как звали.
Собака вскочила на лапы, подбежала ко мне, застывшей на месте «преступления» в неестественной позе, но вместо того, чтобы укусить, толкнула боком так, что я вынуждена была отступить на шаг. Потом еще раз, и еще, пока не приперла к стене у входной двери. Силы в этом животном было не меньше, чем у годовалого бычка. Но надо отдать Зельде должное: ума не в пример больше.
Убедившись, что я не шевелюсь и больше даже не помышляю о каких-либо коварствах, собака подошла к проёму и обыденным движением, будто делает это по десять раз на дню, схватилась зубами за ручку и открыла дверь.
— Гав!
Это был очень понятный «гав». Я скользнула в открытую створку и почувствовала, как меня напоследок толкнули мордой чуть пониже поясницы. С таким обращением трудно было смириться! Я развернулась… и как раз в этот момент дверь кабинета захлопнулась прямо перед моим носом. Оставалось только обессилено пнуть дерево башмачком, хотя, признаюсь, при Зельде я бы себе этого не позволила.
О Боги, я скоро потеряю всякое уважение к собственной персоне! Меня только что выставили вон и не кто-нибудь, а пятнистая собака со слюнявой мордой! Я немного пометалась по коридору и решила, что будет очень нехорошо, когда фабрикант застанет меня в таком виде. Поэтому пришлось еще раз наступить
