Поезд на Солнечный берег

выход.

— Какой? — с надеждой спросил Филипп.

— Женитесь на богатой, заберите ее деньги, разведитесь и спокойно отправляйтесь к своей любви. — Кот стукнул лапой по столу. — Вот именно.

— Я не могу, — решительно сказал Филипп.

— Почему?

— Потому что не могу.

Кот заметно помрачнел.

— Вы эгоист. У вас, в отличие от прочих, есть совесть, и вы желаете единолично ей пользоваться. Вы на ней сидите, как собака на сене. А что, по-вашему, делать тем, у кого ее нет? У кого совести мышь наплакала?

— Не в этом дело, — сказал Филипп, — просто я честный человек. Только это мешает мне сделаться негодяем.

Кот доел короля и облизнулся.

— Толстая мыша дюже хороша! — провозгласил он. — После такого пиршества меня так и тянет спеть что-нибудь… Друг мой, ну что вам сказать? Положение ваше скверное, и я вам сочувствую от души. Правда, кое-кому еще больше не повезло на этом свете. Вот я, я могу рассказать вам действительно душераздирающую историю. Ну что стоят по сравнению с ней все ваши страдания? Хотите послушать?

— Пожалуйста, — сказал Филипп. Теперь он понимал, что зря обратился за советом к коту; вряд ли Амадей мог ему помочь.

— Баллада о кошке и мышке, — объявил кот. Войдя во вкус, он сбросил фрак и перчатки и оказался обыкновенным персидским котом персикового цвета. Кот прокашлялся и прочувствованным кошачьим тремоло затянул:

Жил-был на свете кот — котам всем образец,
Красавец, умница, с роскошными усами,
Мечта хвостатая кошачьих — ик! — сердец,
А в остальном — догадывайтесь сами.

— Это вылитый я, — объяснил кот. — Все мои знакомые находят, что портрет очень похож, так что сомнений нет!

Он зубы чистил трижды в день — о да! —
И когти начищал до мраморного блеска.
Его тончайший стан на крыше никогда
Не перепутали бы вы с котом соседским.

При нем жила мыша, красавица-душа,
Подруга дней его непостоянных
(Сказал поэт). Короче, кореша
Кот с мышью были (хоть это и странно).

— Куда как странно — чистое извращение! Это, конечно, уже не про меня, — поправился кот.

Увы, несовершенен этот свет (Тот, правда, говорят, едва ли лучше). Любовь, честь, дружба — сходит всё на нет, Где было море, там сегодня лужа.

— Рифма — смерть поэта, как сказал один поэт… плохой, — вставил кот.

Однажды кот поссорился с мышой,
И, в смысле жизни разочаровавшись,
Он закусил красавицей-душой,
После чего переварил обиду даже.

— Внимание! — прогорланил кот.

Мораль: ты не смотри, что он чистит зубы,
И ручной, и тебя вроде любит:
С котом не водись, если ты мышь,
А то на десерт к нему угодишь.

— Браво! — прогнусавил безымянный зритель над ухом Филиппа.

Филипп почти обрадовался, увидев Человека без лица: к тому моменту кошачье пение немного утомило его.

— Вам понравилось? — спросил кот.

— Э… понравилось, — неуверенно признался Филипп.

— Еще как! — подытожил Человек без лица.

— Амадей, — с достоинством произнес кот.

— Призрак, — сказал Человек без лица.

— Тот самый? — удивился кот.

— Единственный и неповторимый, — подтвердил Призрак.

Кот прокашлялся и напыжил грудь.

— Некоторые находят, что у меня нет вокальных данных. Уверяю вас, это сплошные завистники. Я пою, как Барсиотти, а может, и лучше.

Снаружи донесся оглушительный грохот: чей-то истребитель врезался носом в асфальт. Его владелец катапультировался и летел на парашюте, ловко лавируя между домами. Бармен привычно набрал номер и вызвал мышкетеров, чтобы они убрали обгорелую машину и тех, кто к великому неудобству для себя оказался под ней, когда она упала.

— Не везет так не везет! — сказал Сильвер Прюс, вваливаясь в бар (ибо это был именно он). — Привет, друзья! — проорал он.

Сильвер отцепил парашют и бросил его снаружи, после чего явился во всей своей красе: бронированная куртка, бронированные брюки и ботинки на танковом ходу. Так что Сильвер выглядел молодцом. Глаза его, как карий левый, так и серый правый, подозрительно блестели. Он вытащил из кармана бронированный платок и вызывающе помахал им.

— Вот! — сказал он торжествующе. — Теперь никто не посмеет швыряться в меня роялями без спросу.

— Ты забыл про второй глаз, — заметил киллер.

Сильвер вздрогнул.

— Надо было покрасить оба глаза, — пояснил Филипп: в Городе это была одна из самых пустячных операций, стоившая в пределах бубликового червонца.

— А что, заметно? — испуганно спросил Прюс.

— Угу, — подтвердил Филипп.