кожуры.
— Ну, здравствуй, союзничек, — сказал он простертому на ковре пигмею.
Голос Дромадура напоминал звук, который получается, если по стеклу с силой провести пальцем. Услышав этот голос, Сильвер задрожал еще сильнее и склонился еще ниже, насколько это было возможно.
— Что за церемонии между друзьями!
Сильвер позеленел. Именно позеленел: кожа на его руках лопнула и свернулась, обнажив толстые, крепкие иглы и мясистые, пухлые лапы. Прюс завыл, корчась на полу. Кожа слезала с него клочьями, глаз выкатился из орбиты. Наконец превращение завершилось. На черном ковре лежало неприглядное колючее растение высотой чуть больше метра.
— Кактус Шипелли! — удовлетворенно изрек генерал. Каждый раз его захватывала эта перемена, хотя, казалось бы, он уже давно должен был привыкнуть к ней, — столько случалось в его жизни необычного!
— Ваш, — бормотал Сильвер Прюс, он же кактус-осведомитель, — всегда ваш, всегда ваш, божественный, несравненный…
Портреты на стенах кривились и перемигивались. Они повидали на своем веку немало посетителей, и им претила эта заискивающая болтовня. Лео вовсю строил глазки своей соседке Помпадур, а она пока отделывалась жеманными вздохами и прикрывалась поблекшим веером из резной слоновой кости.
— Встань, — велел Дромадур. — Садись.
— Какая честь, — лепетал кактус, — какая ч-честь…
Он сел на стул, который немедля врезал по нему электрическим током. Кактус вскочил, воя от боли. Дромадур засмеялся. Смех его походил на икание, какое издавал бы крокодил, решивший подражать кваканью лягушки.
— Это очередное изделие Пробиркина, новая модель пыточного стула для незваных посетителей, — объяснил генерал, отсмеявшись. — Наш доктор свое дело знает туго. На днях он обещал мне нечто совершенно сногсшибательное… Да ты садись, душа моя, не стесняйся.
— Я лучше постою, — пробормотал Кактус Шипелли и действительно остался стоять.
— Итак? — произнес генерал вопросительным тоном, ставя локти на стол и соединив кончики пальцев. — Каково настроение в массах, гм, наших подданных?
— Отменное, — заторопился кактус. — Новый закон о повышении зряплат на дырку от бублика привел всех в полный восторг.
— Это я знаю, — сухо сказал Дромадур. — Иной реакции я и не ожидал. Но что они думают о войне?
— Война есть война, — пискнул верный осведомитель. — На ней не думают.
Он задрожал, ожидая ответа. Молчание затягивалось. Генерал барабанил пальцами по столу.
— Принимая во внимание, что война с цветами ведется уже тысячи лет — тысячи, друг Кактус! — в течение которых мы нещадно вырубаем леса, заливаем асфальтом поля, искореняем — именно искореняем! — наших врагов, которые отнимают у нас необходимое жизненное пространство, самый воздух, которым мы дышим, и что в течение тысячелетий люди не смогли продвинуться в этой войне настолько, насколько продвинулся я…
— О величайший! — пропел кактус.
— Положим, — снисходительно кивнул Дромадур. — Итак, я требую войны до победного конца. По расчетам Пробиркина, ждать остается совсем немного. Цветы всегда были нашими исконными врагами. Заметьте, даже в прежние времена наиболее сознательные из людей отрывали им головы и сажали в вазы, пытаясь таким образом убить их. Что такое цветы? — вопросил Дромадур самого себя и сам себе ответил: — Ничто! Некоторые растения полезны, я не отрицаю: цикута или там лебеда какая-нибудь. Но цветы внушают нам понятие о красоте, чуждое человеческому роду. Смотри мой кодекс. Цветы действуют на наше сознание с помощью запаха, то есть, выражаясь грубо, дурят нам мозги! Смотри мой кодекс. Кроме того, некоторые проклятые мутанты (тут Дромадур изрыгнул несколько весьма энергичных проклятий), особенно из числа орхидей, научились, хотя и на короткое время, превращаться в людей. Смотри мой кодекс! Им нет пощады.
— Нет! — пискнул кактус.
— Мои подданные, — начал Дромадур, — сознают всю важность поставленной мною задачи?
— Они очень сознательны и признательны.
— Я так и думал, — заявил генерал, разваливаясь в кресле. — А теперь расскажи, что тебе удалось узнать, мой друг.
Колобок, затесавшийся между Лео и кокетливой Помпадуршей, отчаянно старался выбраться. Помпадурша взяла его и посадила себе на плечо. Лео отвернулся с гневной гримасой. Он стоял подбоченясь, и было заметно, что рама ему тесна. Гулливер обхаживал лилипутку.
— Узнать о… — несмело начал кактус.
— О вожде цветов, да! И не вздумай отпираться. Я хочу слышать только правду. Кто он?
— Мой осведомитель — хризантема… — начал Сильвер-Кактус.
— Что такое хризантема? — брезгливо спросил Дромадур.
— Это цветок, — простонал презренный доносчик.
— Враги, — проворчал Дромадур, — кругом одни враги!
— Она считает меня за своего, — пояснил Кактус.
— Пооборвать бы ей лепестки, — заметил Дромадур. — Итак?
— Мне еще не до конца доверяют, — оправдывался Шипелли. — Но я выяснил, кто их вождь.
Всякое человеческое выражение улетучилось с лица Дромадура. Кактус сам испугался действия, которое произвели его слова.
— Друг, союзник, зовись как хочешь, — прошипел диктатор, и две жилы вздулись на его лбу буквой «у», — выдай, выдай его мне! Клянусь, он пожалеет, что появился на этот свет одновременно со мной. Он заплатит мне за все!
— Я…
— Что?! — взревел Дромадур так, что часовые по ту сторону дверей сделали на караул, а Колобок замертво упал с плеча Помпадурши.
— Я только знаю, что это подсолнух, — обмирая со страху, вымолвил кактус.
— Подсолнух! — прошептал Дромадур, опускаясь на место.
— Подсолнух! — в ужасе повторили портреты. Четырнадцатый, воспользовавшись всеобщим смятением, поцеловал Помпадуршу в щечку. Она ограничилась тем, что погрозила ему пальцем.
— Да, подсолнух, — продолжал Кактус, не смея взглянуть в лицо Дромадуру Грозному, — и, как я понял, он ходит по Городу в человеческом облике. У него есть какое-то прикрытие, отчего его не могут распознать. Это он причастен к последним событиям, когда цветы, захваченные во время чистки, бежали прямо из-под носа у вашего друга Вуглускра.
— Кактус, — сказал Дромадур таким голосом, что Шипелли попятился. — Кактус, найди мне этот подсолнух, и я тебя озолочу. Я разрешу тебе даже жить среди людей, если тебе так нравится.
Что-то треснуло под ногой у Кактуса, и он понял, что ненароком наступил на собственный глаз. Портреты с отвращением отвернулись, а Четырнадцатый поднес к носу кружевной надушенный платочек.
— Нет, мне не нравится, — сказал Кактус, едва не плача, — потому что меня не любят, не уважают, не шлют мне признаний в любви, и еще третьего дня треклятый Орландо свалил на меня рояль из окна. Генерал, — продолжал он, всхлипывая при мысли о своем унижении, — сделайте так, чтобы его отстранили от рекламы таблицы умножения! Почему все так любят его, а не меня? Я тоже могу сказать, что дважды два равно четыре!
— Можешь, можешь, — зевая, сказал Дромадур, — только никто тебя не будет слушать. Орландо — наша ярчайшая звезда, как говорит мой друг бубликовый миллиардер Вуглускр, а он знает в этом толк.
— Я тоже хочу быть звездой, — простонал Кактус.
— Останешься пока моим осведомителем, — оборвал его Дромадур. — Свободен! Да, и зайди к Пробиркину, пусть сделает тебе новый глаз.
