Матильда искоса посмотрела на нее.
— Я думала, вы уже не встречаетесь, — осторожно заметила она.
Ровена сообразила, что допустила оплошность, но даже виду не подала.
— Представь себе, я тоже так думала, — отозвалась она, с восхитительным безразличием пожимая плечами. — Но этот придурок меня повсюду преследует. Прямо не знаю, как мне избавиться от его ухаживаний. — Она свистнула сумке и опустила мышь на пол. — А как у тебя дела с Филиппом?
— Все замечательно, — ответила Матильда, улыбаясь.
— В самом деле? — с сомнением спросила Ровена. — Мне почему-то всегда казалось, что на него нельзя положиться.
— Ты просто его плохо знаешь, — улыбнувшись еще шире, возразила Матильда. Она позвонила автоприслуге и велела принести коктейли.
На полу питонья сумка кружила возле белой мыши. Вкатился робот-бармен, неся два сверкающих подноса, уставленных бокалами с содержимым на любой вкус и любую безвкусицу. Девушки сидели в креслах, пили и болтали. Они говорили о моде, о межпланетных путешествиях, о кино, о новом способе подтяжки кожи, которую изобрел профессор Пробиркин.
— Представляешь, — с увлечением говорила Ровена, — это что-то совершенно фантастическое! Просто и гениально, а какой результат! Ни единой морщинки!
— И как же он этого добивается? — довольно вяло осведомилась Матильда. Больше всего ее в этот момент занимало, отчего Филипп уже второй день не звонит ей.
На полу питонья сумка сделала хищный прыжок, намереваясь поймать мышь, но та отскочила в сторону. Ее усы встали дыбом.
— Предупреждаю, — пропищала она, не сводя глаз с питона, — так просто я не дамся.
— Чего? — удивленно спросила сумка.
— Того, — передразнила ее мышь. — И вообще, я невкусная.
— Это мы еще проверим, — отозвалась сумка. На что расхрабрившаяся мышь высунула язык, вытаращила глаза и скорчила совершенно зверскую рожу.
— Ой, — пролепетала струхнувшая сумка. — Ты что это творишь, а?
— Сначала, — рассказывала Ровена, — с пациента сдирается вся кожа. Потом она разглаживается утюгом, и Пробиркин говорит — тут самое главное, чтобы утюг был не слишком горячий, не то останутся ожоги. Каждую складку надо как следует отутюжить, а после этого кожу ставят на место, зашивают по месту разреза, а рубец полируют лазером. Вот и все!
— С ума сойти, до чего дошла наука! — вздохнула Матильда и допила свой коктейль.
— Ну да, — подтвердила Ровена. — Сейчас мне уже 18, приличный возраст, так что через год-два придется делать подтяжку по методу Пробиркина. А ты когда собираешься?
— Не знаю. — Матильда покраснела. — Филиппу и так нравится, что я ничего с собой не делаю.
— Что он может в этом понимать! — фыркнула Ровена. — Еще по коктейлю?
А за креслами, в которых сидели девушки, мышь, вооружившись помадой Матильды, как шпагой, наступала на питонью сумку, которая нервно пятилась.
— Я тебе физиономию разукрашу! — грозилась мышь.
— Только не это, — лепетала питонья сумка, — умоляю! У меня и так бок болит ужасно… — И она, осев на пол, затряслась в тихом плаче. — Никто меня не любит! — сквозь слезы пожаловалась она. — Все только и думают, как бы меня обидеть! Хозяйка набивает всякой дрянью, да еще швыряет так, словно я простая вещь… этот вот недавно меня поколотил… а теперь и ты не хочешь, чтобы я тебя съела. — Она утерла слезы и с надеждой покосилась на мышь.
— А тебе бы самой хотелось, чтобы тебя съели? — отозвалась та, воинственно топорща усы.
— Нет, — вздохнула сумка. — Да и, если честно, не так уж я и голодна.
— Ну конечно, с такими-то объемами, — безжалостно заметила мышь. — Ты не думала о том, чтобы сесть на диету?
— А зачем? — пожала ручкой сумка. — После всех этих диет только сильнее есть хочется. И вообще, у нас на Мертиплюке не принято ни в чем себе отказывать.
— А Мертиплюк — это далеко? — спросила мышь.
Ровена допила очередной бокал. Глаза ее затуманились. Бармен у Вуглускров был сконструирован на совесть, и все, что он подавал, всегда было наивысшего качества.
— Хорошо, что у вас с Филиппом все хорошо, — сказала она. — Кстати, он заедет к тебе сегодня?
— Не знаю, — неуверенно ответила Матильда. — Надо бы ему позвонить.
Она велела видеофону вызвать на связь квартиру Филиппа. Экран некоторое время молчал, затем на нем показались очертания комнаты, и чья-то зеленая физиономия, кашлянув, втиснулась в него сверху. Ровена вздрогнула от неожиданности.
— Вампир на проводе, — доложил Лаэрт.
— Лаэртик, это Матильда, — сказала красавица нежным голосом. — Куда запропастился этот негодник?
Лаэрт прочистил горло, принял правильное положение и завел глаза под потолок.
— Никуда, — подумав, сказал он.
— Где же он? — спросила огорченная Матильда.
— Где-то, очевидно, — предположил Лаэрт. — Эй, ты там, поосторожнее! — завопил он на кого-то невидимого. — У нас сегодня все системы сломались. Приходили какие-то двое, а потом он ушел.
— И далеко? — упавшим голосом спросила Матильда.
Лаэрт хотел ответить, но неожиданно экран погас, и надпись на нем объявила об обрыве связи.
— Где же он? — спросила Матильда.
Сон пятнадцатый
Филипп был далеко. Он стоял у подножия маяка, задрав голову. Маяк был громаден, величествен, необозрим. Он вознесся над Городом, и звезда на его верхушке сверкала, не переставая, днем и ночью. Никто не знал толком, кто построил маяк и для чего. Кажется, в прежние времена по нему отыскивали путь заблудившиеся воздушные корабли, когда случался туман или сгущалась тьма, но потом министерство погоды объявило осадки вне закона, было запущено новое солнце, и о маяке забыли. Генерал Дромадур изредка вспоминал о нем, потому что мечтал поставить на маяке вместо путеводной звезды свою статую, благословляющую город, но у генерала было много других дел. Долгие годы он воевал с цветами- мутантами: орхидеями, колокольчиками, васильками и ландышами, обладавшими способностью в определенных условиях преображаться в людей. Борьба отнимала много времени, а средств — и того больше, потому что цветы были коварны и наносили удары там, где он не ожидал. Благодаря этому звезда на маяке светила до сих пор.
Искусственное солнце заходило над головой Филиппа, и лучи его становились все жиже и бледнее. Небо чернело, цепи огней протянулись вдоль магистралей. Филипп поднялся в воздухе и медленно полетел над ступенями, ведущими ко входу на башню маяка. «В следующий раз я непременно спрошу у нее адрес», — решил он и загадал желание: если Ада не опоздает, она любит его, если опоздает… Но Филиппу не хотелось, чтобы она опоздала.
Он спросил у своих часов, сколько времени. Часы доложили, что двенадцать и три минуты, и бегло перечислили давление, температуру и прочие измерения, которые нисколько не интересовали Филиппа.
— Скажете мне, когда будет ровно двенадцать.
Филипп опустился на верхнюю ступеньку и оглядел площадь перед маяком. Каменная пустыня безмолвствовала. В сумерках беспорядочно громоздились улицы, куда не отваживались заходить даже самые смелые мышкетеры. Взгляд Фаэтона выхватил едва различимую тень на фоне стены; она словно колебалась, то делая шаг на площадь, то отступая обратно. Молодой человек кинулся вниз так быстро, что ветер засвистел у него в ушах. Тени уже не было; Филипп повернул обратно, разочарованный, и увидел
