Аэромобиль не издал сигнал тревоги и вообще не шелохнулся. Казалось, он в упор не замечал Филиппа.
— Добрый день, — сказал молодой человек, зачем-то кашлянув.
Аэромобиль фыркнул и на мгновение осветил его фарой.
— Вы что-то сказали? — осведомился бортовой компьютер.
— Добрый день, — повторил Филипп. — Правда, я не знаю, день сейчас или ночь, но думаю, это неважно.
Компьютер хмыкнул.
— Для кого как, — сказал он многозначительно. — Кстати, я узнал вас, Филипп, но должен предупредить, что признательность не входит в комплект поставки. Вы были неплохим хозяином, но сейчас числитесь в списках изменников категории А, особо опасные, а я, как добропорядочный гражданин, не желаю иметь ничего общего с изменниками. Засим извините, у меня дела.
— Ты изменился, — отметил Филипп.
— Вы тоже, — сухо ответствовал компьютер. — Да, если это вас не затруднит, я просил бы обращаться ко мне на «вы». Тыканье как-то унизительно для такого высокоразвитого создания, как я, учитывая, что мой мозг способен проделывать миллиарды операций в секунду и при этом ни на миг не напрягаться над тем, что я делаю.
Филипп вспомнил о черно-белой доске и не нашелся, что ответить.
— Надеюсь, вы не собираетесь меня угонять, — продолжал компьютер, — это было бы глупостью. В память о нашей прежней дружбе я, пожалуй, забуду об этой встрече, хотя она и компрометирует меня. Взамен я попрошу вас только об одном: удалиться. Вы всегда были неглупым молодым человеком, Филипп, так что поймете меня правильно.
Филипп, казалось, не слушал, что ему говорили. Аэромобиль вздохнул и укоризненно пошевелил дворниками.
— Да, я был, — сказал Филипп, вскидывая голову. — Но кто же я теперь?
— Филипп, — ответил голос совсем близко от него.
Голос был знакомый, спокойный и ровный, и все-таки юноша вздрогнул. Пончик, улыбаясь, стоял возле машины, покручивая на пальце дорогой брелок. Весь облик Ляпсуса говорил об удовлетворенном честолюбии, насытившемся самолюбии и тщеславии, после долгих мытарств наконец получившем признание и из недостатка ставшем неоспоримым достоинством. Это был Пончик, но в то же время и совершенно другой человек. Один его вид, уверенный и излучающий довольство, порождал в душах тех, кто с ним соприкасался, беспокойство и зависть. Каждый мучился, сравнивая себя с этим счастливцем, проклинал его, призывал обрушиться на него какое-нибудь несчастье, которое наконец сотрет лоск с этой блаженной улыбающейся физиономии. Некоторые, может статься, ночами не спали, ворочаясь с боку на бок и прикидывая, чем их обделило скупое провидение, что они не смогли стать такими же, как Пончик Элегантный, Пончик Нагловатый, Пончик Вездесущий, Пончик Всесильный. Филипп не принадлежал ни к тем, ни к другим. Смутное беспокойство, которое он ощутил, было совсем другого порядка, однако Фаэтон пересилил себя и улыбнулся. Он хорошо помнил, чем в прошлый раз закончилась их встреча, и внутренне был готов ко всему. Пончик же, казалось, уже успел обо всем забыть.
— Зашел проведать? — спросил Пончик.
— Просто шел мимо, — ответил Филипп. — Как твои дела? — Он заранее знал ответ, до того, как тот прозвучал.
— Великолепно. А твои?
— Хорошо. Пончик тоже знал, что скажет Филипп, и не мог удержаться от улыбки. Наше снисхождение поднимает нас в собственных глазах, — с этим ничего не поделаешь.
— Я слышал, у тебя были неприятности, — сказал он и положил руку на плечо Филиппа. — Я рад, что у тебя все утряслось.
Филиппу неудержимо хотелось проснуться. Он понимал, что это не сон, но желание становилось неодолимым. Он повел плечом, и рука старого друга сползла с него, как змея. Пончик улыбнулся еще шире. Филипп вскинул голову. Их улыбки скрестились, как шпаги, и неожиданно улыбка Пончика угасла, а взгляд стал косым и тревожным: по ступенькам сходила Матильда. В этот холодный день на ней было пальто с меховым воротником. Филипп различал — до малейших подробностей, — как подрагивает рука его бывшей невесты, сжимающая воротник на груди, как от ее дыхания колышутся длинные волоски неведомого зверя. Он отвел глаза. Облака бежали по небу, бросая на троих людей, стоявших внизу, движущуюся тень.
— Здравствуй, Филипп, — сказала Матильда буднично и как-то безучастно.
Тот наконец осмелился взглянуть ей в лицо. Ему показалось, что дочь Вуглускра похорошела, и он открыл было рот, чтобы сказать ей об этом.
— Моя жена, — представил ее Пончик с торопливой готовностью.
Слова упали неловко, как большие камни, но они сделали свое дело. Филипп знал, что не имеет никаких прав на Матильду, и все-таки ему стало больно. Он бежал бы в тот же миг, чтобы не мешать их счастью, но гордость велела ему остаться и, если понадобится, выпить чашу унижения до дна.
— Поздравляю вас, — сказал Филипп почти искренне.
Пончик оглянулся на Матильду и, видимо, решил, что есть с чем поздравлять. А вот его жена и бровью не повела; на лице ее застыло выражение не то усталости, не то скуки пресыщенной женщины, у которой не осталось даже желаний, потому что все они уже исполнились. Филипп подумал, что здесь он явно лишний.
— Да, вот так, — сказал Пончик, чтобы не затягивать установившееся молчание. — Твой счастливый преемник, — добавил он с шутовской интонацией, которая задела Филиппа. При Матильде нельзя было так говорить; впрочем, ей, по-видимому, было совершенно все равно.
— Мы вспоминали вас недавно, — обронила Матильда. — А вы?
И это «вы» тоже показало ему, что он чужой, что от него хотят избавиться. Правда, он давно искал предлога уйти — и не находил его. Весь этот разговор был совершенно бессмысленным.
— Я тоже думал о вас.
— Старые друзья, как-никак, — вставил Пончик со смешком, доказывавшим, что никакие они уже не друзья, и то, что было, быльем поросло, и вообще вопрос, было ли что-то вообще, ведь дружба, что ни говори, — самое неопределенное понятие на свете.
— Жаль, что вы не смогли прийти на нашу свадьбу, — заметила Матильда.
— Мне тоже, — подтвердил Филипп.
— Тридцать три тысячи гостей! — воскликнул Пончик. — Ничего, еще увидишь по телевизору.
— Если папа разрешит им, — тихо сказала Матильда.
— Мы опаздываем, — напомнил компьютер.
— Уже идем, — откликнулся Пончик. — Тебе ничего не надо? — обратился он к Филиппу напоследок покровительственным тоном; вероятно, он уже привык так обращаться со всеми, кого встречал.
— Нет, — сказал Филипп. — Я живу пока у своего знакомого, ты его, кажется, видел однажды.
— А, — сказал Пончик. — Тогда извини, нам некогда.
Он сел в машину. Филипп отошел прочь и обернулся, лишь заслышав свое имя. Матильда догнала его; некоторое время они молча стояли друг против друга.
— Я рад, что мы встретились, — сказал Филипп.
— Да… Филипп, ты счастлив?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что застал Фаэтона врасплох. Матильда сняла руку с воротника. Зверь на ее шее шевельнулся и устроился поудобнее.
— Да, — ответил Филипп.
Она отбежала к машине и к Пончику, голосящему: «Мы опаздываем! Матильда!» Филипп проводил ее взглядом. Аэромобиль взмыл с места и ринулся в небо.
— О чем вы там говорили? — спросил Пончик подозрительно.
— Не твое дело, — отрезала его жена.
Ляпсуса так и подмывало сказать: «Мое», и, в сущности, это было бы правдой, но он по опыту знал, чем кончаются семейные ссоры, поэтому решил не портить себе настроения. Филипп подействовал на него умиротворяюще — его бедность, больной вид и одежда, болтавшаяся на нем, как на вешалке, являли
