– А, ну тогда… – смягчился хозяин.
Владимир повернулся к девушке и незаметно вложил в ее руку золотой. Хромоножка покраснела.
– Скажите, мой друг… Он с кем-нибудь встречался здесь?
Девушка озадаченно нахмурилась.
– Нет, никогда… Он всегда был один.
– И никто с ним не заговаривал, никто не подсаживался…
– Насколько я помню, нет.
Что ж, по всему выходило, что единственная ниточка, которая у них имелась, вела в никуда.
– Мне кажется, ему просто нравилось у нас, – добавила девушка. – Он все время садился за один и тот же столик и оставался за ним по несколько часов. Хозяин не возражал, потому что он всегда что-нибудь заказывал… И читал газету. Меня обычно посылали за ними…
И тут в мозгу Владимира внезапно что-то словно щелкнуло. Сидел по несколько часов за одним столом… Читал газету… И ни с кем не общался. Вот оно что!
– А за каким столом он сидел? – быстро спросил молодой офицер.
Девушка кивнула на маленький стол у самого окна.
– Вот за этим.
Владимир вскочил с места так стремительно, что чуть не опрокинул стул.
– В самом деле? А как именно он садился? Так, так… Благодарю вас.
…Сначала он увидел улицу, по которой по-прежнему катили экипажи. Потом – угол мастерской модистки и возле мастерской – дом, на который Владимир раньше не обратил внимания. Здание стояло в глубине улицы, отгороженное от нее высокой кованой решеткой. Судя по всему, оно было построено еще тогда, когда ни Владимира, ни его спутников не было на свете. Это был двухэтажный особняк с высокими окнами и стройными колоннами, изящный и даже красивый, но Гиацинтову, бог весть отчего, почудилось в нем что- то зловещее. Он обернулся к девушке.
– Большое спасибо вам, фройляйн… Теперь еще один вопрос. Вы не помните тот последний раз, когда мой друг сидел тут? Может быть, тогда случилось что-нибудь… что-нибудь особенное?
Хромоножка задумалась.
– Последний раз… это было, по-моему, двадцатое число, хотя я могу ошибиться… Ну да, двадцатого Бригитта разбила вазу и хотела свалить вину на меня… – Она покачала головой. – Нет, ничего такого не произошло. Ваш друг долго сидел на своем обычном месте, читал газеты, потом встал, расплатился и быстро ушел…
– Значит, ничего? – упавшим голосом спросил Владимир.
– Ничего такого не было, сударь…
– Что ж, – сказал Гиацинтов, незаметно вручая ей еще один золотой, – это уже что-то. Благодарю вас, фройляйн.
Хромоножка отошла, украдкой косясь на него. Кельнер принес заказ, и Владимир спросил дополнительно самого дорогого мороженого.
– Я чувствую, тебе удалось напасть на след, – прогудел Балабуха. – Давай выкладывай!
Владимир наклонился к нему через стол.
– Жаровкин использовал «Усладу» как наблюдательный пункт, – шепотом сказал он. – Мне кажется, он наблюдал за домом напротив.
Слушая его, артиллерист озадаченно нахмурил брови.
– Зачем? – напрямик спросил он.
– Не знаю, – честно ответил Гиацинтов. – Но, кроме этого, у нас пока ничего нет. Доедай свое пирожное, мы сейчас нанесем туда визит.
– Понял, – кивнул артиллерист, и пирожное, лежавшее на его тарелке, скрылось из глаз еще быстрее, чем два гривенника в руке станционного смотрителя.
– А ты, Август, – обратился Владимир к поляку, – можешь погулять пока, развеяться. В конце концов, ты вовсе не обязан с нами искать нашего… беспутного друга.
– Да вы что, господа? – обиделся Август. – Как же я могу вас бросить – мало ли что случится! Вдруг вам понадобится моя помощь? Нет-нет, вы от меня не отделаетесь, даже не надейтесь!
– Ладно, – решился Владимир. – Тогда пойдем все вместе.
Он доел мороженое, лучезарно улыбнулся хромоногой девушке, которая по-прежнему подметала пол, и поднялся из-за стола.
Глава 12
Владимир толкнул калитку, которая со скрипом отворилась, и трое друзей гуськом зашли в маленький сад, окружавший дом.
«Почему меня не покидает какое-то тягостное чувство?» – спрашивал себя Владимир и не находил ответа.
– Хороший дом, – сказал Добраницкий, важно постукивая по дорожке своей новенькой тросточкой.
Балабуха тревожно кашлянул.
– По-моему… э… тут никто не живет.
Но Владимир только упрямо покачал головой.
– Зачем Жаровкину наблюдать за домом, в котором никто не живет? Кто-то да должен здесь находиться!
– Зачем ему вообще наблюдать за каким-то домом? – упрямо возразил артиллерист. – Какой в этом смысл, объясни мне?
– Может, ваш друг занимался шантажом? – оптимистично предположил Добраницкий. Заметив негодующие взгляды друзей, он только плечами пожал. – А что? Шантаж, если за него браться с умом, – страшно прибыльное дело!
Офицеры переглянулись. В самом деле, шантаж куда лучше, чем продажа секретных сведений, объяснил бы неожиданное исчезновение Жаровкина.
Каждый день он сидел в «Венской усладе»… Каждый день наблюдал за этим домом…
Нет, что-то тут нечисто.
– Что угодно господам? – спросил дребезжащий старческий голос.
И перед троицей друзей предстала древняя сморщенная старуха. На поясе у нее висело множество ключей.
– Э… гм… – сказал Владимир. – Мне говорили, что этот дом сдается.
Он широко улыбнулся, но его шарм, действовавший безотказно на молоденьких девушек, по-видимому, не произвел на старуху никакого впечатления.
– Вы ошибаетесь, – холодно сказала она. – Этот особняк принадлежит покойному графу фон Рихтеру и никогда не сдавался внаем.
«Принадлежит – покойному? – мелькнуло в голове у Владимира. – Как покойному вообще может что-то принадлежать?»
– Скажите, а граф фон Рихтер… – начал он, пытаясь удержать старуху, которая явно собралась выпроводить их отсюда. Но тут в беседу встрял невыносимый Добраницкий.
– Интересно, а граф фон Рихтер – это случайно не тот самый, что был женат на панне Бельской из Варшавы?
Старуха повернулась, на ее лице мелькнуло удивление.
– Верно, сударь, это она самая и есть. А откуда…
– О! – воскликнул Август. – Так я ведь ее дальний родственник! Верите ли, когда-то даже ухаживал за ней, но она предпочла графа. – Август скорбно покачал головой. – Неудачный был брак, весьма неудачный! Говорят, граф был малость не в себе.
– Мир его праху, – кисло сказала старуха. – Должна сказать, сударь, что вы недалеки от истины, хотя так говорить и не подобает.
– Он, кажется, покончил с собой? – с умным видом спросил Август.
– Застрелился, – отозвалась старуха. – Туда ему и дорога, пустой он был человек, пустяковый. – Она
