Итак, в сказке, а вернее, в сказках, которые рассказывала мне мама, говорилось о старой матушке и трех ее сыновьях — Альберике, Ульрике и Людовике. Диковинные имена! Но ты уже знаешь, что все это происходило давным-давно — до Карла Великого, а возможно, и до Хлодвига, когда Франция еще не стала королевством. В те времена крошечные герцогства и графства были так далеки друг от друга, что, случалось, всадник, проскакав три дня и три ночи, попадал в город, о котором и слыхом не слыхивал.
К тому же, как ты понимаешь, и города в ту пору были не то, что теперь: вместо улиц — всего лишь утоптанная земля; ни высоких домов, ни машин, ни метро. А уж о кино, радио или телевидении никто даже не подозревал! Куда там! Не было ни водопровода, ни электричества, ни газа, не говоря уже о паровом отоплении или спичках, о которых мы просто-напросто не думаем; не было всех тех вещей, что так облегчают жизнь современным горожанам. Богачи и те вечерами сидели в замках при свечах, воду доставали из глубоких колодцев и долго тряслись на лошадях, прежде чем добирались до города. В холода они доверху набивали дровами камины, но все равно мерзли в огромных залах, по которым гуляли такие сквозняки, что, хочешь не хочешь, приходилось порой лежать весь день под тяжелыми парчовыми одеялами. Это богачи! У тех, кто победней, бывало, зуб на зуб не попадал, когда они обогревались хворостом, собранным в лесу; самые бедные, случалось, просто умирали от холода. А разные болезни, которые не щадили ни бедных, ни богатых! Все, что оставалось больному, — это пойти к какому-нибудь невежде-знахарю, если тот оказывался поблизости. Такой знахарь мог, например, «прописать» коготь бесхвостого лиса: три недели его отмачивали в яйце одноглазой совы, а в новолуние клали под подушку.
Ты, конечно, скажешь, что все это не так страшно, как горчичники или банки, — но попробовал бы ты раздобыть такое лекарство! Аптекарей-то и в помине не было. Почти никто не умел ни читать, ни писать — даже среди самых богатых.
Люди были невежественны и суеверны и боялись всего на свете: по ночам им мерещились чудища, привидения, людоеды, оборотни — все то, чего и быть не может.
Крестьяне возделывали крохотные клочки земли; повсюду высились огромные густые леса, настоящие дебри, в которых водились волки, медведи и другие свирепые звери, а также, как поговаривали, многоголовые гидры и многохвостые драконы. Больших дорог еще не прокладывали, а на узких проселках попадались такие колдобины, что телеги то и дело увязали в грязи. Вдобавок страну без конца опустошали войны, которые сеньоры вели друг против друга, и нищета от этого становилась все больше и больше. Горели деревни, люди убивали друг друга, а когда войны кончались, шайки разбойников рыскали по полям в поисках наживы; солдаты же, покинутые на произвол судьбы, выкручивались, как могли, чтобы раздобыть кусок хлеба.
Таковы были те времена, о которых я хочу тебе поведать. Нынче, отдыхая в деревне, ты живешь в красивом доме, среди распаханных земель, ухоженных огородов или цветущих садов. Тогда же ты оказался бы среди немногочисленных домиков под соломенными крышами, в окружении скудных полей, за которыми сразу же начинались непроходимые леса. Если ты отважный охотник, то нашел бы там множество кабанов, медведей, лис, волков, благородных оленей, косуль и других животных. Но еще неизвестно, вернулся бы ты с охоты целым и невредимым.
В таких-то местах, затерянных среди темных гор, холмов, поросших кустарником, пустынных каменистых плоскогорий, сумрачных лесов и непроходимых болот, которые протянулись между Бургундией и Аквитанией, и приютился хутор, где жили Альберик, Ульрик, Людовик и их старая матушка Батильда. Каждый из них жил отдельно, и стояло на хуторе как раз четыре дома. В центре — самый просторный — дом Батильды, а напротив него, полукругом, — дома ее сыновей.
Братья уже были взрослыми и дорожили своей независимостью. Это не мешало им крепко дружить, нежно любить матушку и что ни день навещать друг друга. Старший, самый сильный, ковал железо; средний — медь; младший выплавлял олово.
Старая Батильда уже давно овдовела. Много лет назад она вышла замуж за одного из здешних дворян, который потом погиб на войне. И поскольку история ее замужества сама по себе довольно необычна, то я расскажу ее, прежде чем приступлю к приключениям Альберика, Ульрика и Людовика.
В то время Батильде шел девятнадцатый год. Отец ее был небогат. Однако он вел происхождение от бургундов и был настоящим бароном.
За добрую службу король Гундагар пожаловал ему одно из своих поместий, но такое крошечное, что на доходы с него было не прожить; к тому же за каждый клочок своей земли барону приходилось бесконечно воевать с окрестными сеньорами, отчего он разорялся еще больше. Так что не только добрые феи навещали маленькую Батильду, когда та лежала в колыбели. Были среди них и зловредные. И вот однажды — малышке минуло в ту пору несколько месяцев — родители заметили, что она ничего не слышит. А в те времена уж если кто рождался глухим, поноволе должен был остаться на всю жизнь и немым; тогда еще не умели обучать таких людей речи (специальных-то школ, как сейчас, и в помине не было!). Самое большое, что было дано Батильде, — разбирать по губам, о чем идет речь; но отвечать она могла только жестами. Девочка росла в странном мире без звуков, слов, музыки, без птичьего пения. И все же музыки ей хватало: музыкой стали для нее цвета и краски; это было то, что она слышала, так сказать, глазами. А глаза у нее были такие большие и зеленые, что приводили в восхищение каждого, кто бы на нее ни посмотрел.
Глаза эти лучились добротой и умом. И люди жалели девочку от всей души.
Однажды, когда Батильда, совсем еще юная, гуляла по саду, разбитому в замке, мать заметила, что она рвет цветы, но не собирает их в букеты. Девочка раскладывала цветы по земле, подбирая по цвету, однако не голубые с голубыми, желтые с желтыми или красные с красными; наоборот, она так удивительно гармонично смешивала цвета, что, казалось, и вправду возникает музыка. Мать Батильды была потрясена увиденным и, решив, что у дочери глаза и душа художника, купила ей разноцветную шерсть, большой ткацкий станок и обратилась к лучшему ковровому мастеру в их округе, пообещав, что не постоит за расходами, лишь бы он обучил девочку всем тайнам своего ремесла. И самом деле, та схватывала на лету любую премудрость ткацкой работы. И вскоре ее ковры по красоте расцветки и выдумке стали превосходить ковры ее учителя. О Батильде заговорили.
Отовсюду приходили люди, чтобы взглянуть ни ее искусство. Богатые соседи — те, с кеми барон жил в мире, — хотели украсить ее коврами стены своих замков. Взамен они предлагали посуду из позолоченного серебра, золотые чаши, серебряные кувшины для воды и драгоценные камни. Судьба улыбнулась барону благодаря мастерству его дочери. И все же тоска не покидала его; он не сомневался, что дочь останется одинокой вопреки таланту и красоте: кто же захочет взять в жены глухонемую девушку?
Севернее их замка жил один сеньор со своим сыном. У них тоже было большое горе. Однажды, во время охоты на лис, пятнадцатилетний мальчик неудачно упал с лошади, ударился головой о пень — и вскоре ослеп. Юношу звали Жоффруа. Он всегда любил музыку, а после несчастья она стала единственной отрадой его жизни; он играл на разных инструментах и напевал мягким баритоном чувствительные и грустные песни, которые сам же и сочинял. Слава об этих песнях разнеслась по окрестностям, и многие знатные дамы заглядывали в замок послушать певца; барышни вздыхали, глядя на его прекрасное лицо, — но что же поделать, если он слеп?
От людей, ездивших и полюбоваться мастерством Батильды, и послушать его собственные песни, Жоффруа все чаще слышал о молодой ковровщице; и столько добрых слов было сказано о ее красоте и таланте, и столько было говорено о ее несчастье, что сердце юноши дрогнуло. Да, сейчас он слеп, но до пятнадцати лет успел насмотреться на всякие чудеса природы, и когда ему описывали ковры Батильды, юноше они представлялись верхом совершенства. День ото дня он все больше надеялся — и все больше отчаивался: он понимал, что вместе с любовью в его сердце стучится страдание. И вправду, если представить, что в один прекрасный день они бы встретились, то Жоффруа не смог бы увидеть юную мастерицу; Батильда же, напротив, прекрасно сумела бы разглядеть юного певца, но не услышала бы его; он же, в свой черед, услышал бы даже шепот ее губ, но она — то была немой! Так что никогда они не сумели бы заговорить друг с другом и, стало быть, узнать друг друга. Они навсегда остались бы чужими людьми, даже если бы поженились.
Тщетные мечты! И он угасал от печали.
Несмотря на свою беду, Жоффруа любил прогуливаться по окрестной равнине в сопровождении
