могиле. Я оглянулся и заметил за разделочным столом вход на кухню.
Подошел. Вынул пистолет. Кроме запаха крови и жужжания мух, я ничего не чуял.
А когда вошел, обнаружил две вещи. Женщина и мальчик — из семейства Хьюджс, видимо, — сидели, привязанные к газовой трубе. То, что осталось от их отца, Андре Хьюджса, было прикручено к столу. С него сняли одежду и кожу, от грудины до ног, из ягодиц и бедер вырезали большие куски мяса.
Но хуже всего было то, что он все еще жил. К носу Андре крепились пластиковые трубки, воздух нагнетался в легкие, которые я мог видеть под ободранными ребрами. В руке торчала капельница, явно с обезболивающим.
Это я увидел. А стоило мне сделать несколько шагов в комнату, как я почувствовал жуткий взрыв боли в затылке. Знакомое ощущение. Меня ударили чем-то вроде гаечного ключа. Что, естественно, швырнуло меня вперед. Я выронил пистолет и смог лишь немного повернуть голову, чтобы заметить огромного мужчину с длинными светлыми волосами, усатого, в яркой гавайке. В руке он сжимал разводной ключ.
Я еще успел подумать: «Боже, меня убьет дебил-переросток», а потом ключ снова опустился и ударил меня над бровью. Я рухнул на пол и погрузился во тьму.
Что и возвращает нас к началу истории.
Не знаю, сколько я провалялся без сознания, зато, когда пришел в себя, понял, что мои брюки распороты, а дебил в гавайке собирается сделать надрез у меня на бедре. Остановило его только то, что я открыл глаза.
Руки были связаны у меня за спиной. Он приковал меня к трубе примерно в метре от мамы Хьюджс и ее сына. Папаша отключился на залитом кровью столе.
— Ну и какого черта ты делаешь? — хрюкнул я.
Эль Борода уставился на меня. Белки глаз у него были желтыми, зубы гнилыми, с черными ободками у самой десны.
— Ты недолго валялся, — сказал он почти спокойно.
Резать он не спешил, но скальпель все так же упирался мне в ногу. Стоит мне пошевелиться, и рана обеспечена. Я решил не рисковать.
— Ну… и как давно ты ешь людей?
Его, похоже, остановил мой вопрос. Видимо, никто никогда его ни о чем не спрашивал.
Поэтому он слегка отодвинул скальпель. Меня накрыло волной облегчения и тошноты. Перебрал я в машине. И перед глазами все плыло.
— Всю жизнь, — тихо сказал он. Языку него заплетался. — Мой Па научил меня готовить.
Теперь, заговорив, людоед выглядел как пятилетний дебил, который не знает, что ему делать. Он грустно на меня посмотрел, потом, похоже, очухался и заглянул мне в глаза.
— Я от этого становлюсь сильнее. Я ем людей и ем их души. Так говорил Па. Он съел Ма, а потом сказал, что теперь ее душа останется в нем насовсем.
— Да ну?
Людоед в цветастой гавайке смущенно кивнул. Я покосился на его пленников. Мать не шевелилась. Наверное, вырубилась, увидев, что с ее мужа живьем сняли кожу. Паренек был в сознании. Его глаза были широко распахнуты, но смотрел он не на умирающего отца, а на убийцу. Мальчишка смотрел на него, запоминал и явно планировал месть, которую вряд ли мог осуществить.
— Почему бы тебе не отпустить семью? — предложил я. — Можешь меня съесть. Моего мяса тебе хватит на месяц.
Идея ему не понравилась. Он яростно замотал головой и сжал скальпель покрепче.
— Нет, нет, нет, нет, нет.
Я кивнул.
— Уверен?
— Я сказал: нет!
Ясно. Требовался новый подход. Этот придурок явно заколебался. Осталось правильно разыграть карты. Мне нужно было заставить его говорить.
— Ладно, прости, — тихо сказал я. — Я просто никогда не встречал парня, который торгует сэндвичами с человечиной.
Бородач присел на корточки. Его голова переходила сразу в плечи, шеи у идиота я не заметил. Выглядел он как арбуз с руками и ногами, обряженный в кричащую рубашку с рисунком из ананасов. Он сел на пол, скрестив ноги, и я заметил, что его сандалии и носки покрыты, засохшей кровью, волосами и грязью.
Он хотел поговорить. А я отчаянно жалел, что у меня в голове коктейль. Мало мне сотрясения мозга, которое этот поганец устроил, так еще и таблетки с виски явно плохо сочетались. Чувствовал я себя преотвратно.
— Я не торгую человеческим мясом.
Разговаривал он спокойно. Светлые волосы, густые и вьющиеся, были сбиты в колтуны и тоже покрыты кровью и грязью. Кожа на лице была загорелой, а борода и усы выцветшими. Руки напоминали варежки, из которых торчали пальцы-сардельки. Я старался не думать о том, что эти руки могли делать.
— Что значит «не торгуешь»? — спросил я, чтобы потянуть время.
Борода покачал головой.
— Человеческое мясо только для личных нужд, — гордо сказал он. — Посетителям на барбекю идет свинина и говядина.
— А почему? Человечина слишком изысканна для покупателей? Им ведь тоже может понравиться, знаешь ли.
— Па говорил, что человечина только для нас, для тех, кто знает истину.
Последнюю фразу он произнес неуверенно. Словно попугай, когда-то заучивший слова.
У меня кружилась голова. Я с трудом заставлял себя оставаться в сознании. И понятия не имел, о чем говорить с людоедом.
Больше всего мне хотелось взять молоток и разнести ему череп. Чтобы хоть немного отплатить за кровавые шишки на моей голове.
Пытаясь его заболтать, я работал над замком наручников при помощи маленькой проволоки, но мне мало что удавалось. За спиной убийцы миссис Хьюджс начала приходить в себя. У нее затрепетали веки. А вот мальчишка смотрел все так же, прямо и без выражения. У него был шок. Если ему не помочь, психика может не выдержать.
Убийца уселся на пол и, несмотря на бойню, которую он устроил в этой комнате, казался теперь всего лишь ребенком-переростком. Он даже похлопывал себя скальпелем по ноге, как малыш шлепает совочком в песочнице.
— Что с тобой, Психо? — спросил я. — Подавился мясом их папочки?
— Со мной никто никогда раньше не разговаривал, — честно сказал он. — Они всегда только кричали.
— Ну, это, наверное, потому, что ты их убивал.
— Ага, наверное.
Я кивнул в сторону папы Хьюджса на столе.
— Ты с ним уже закончил?
Эль Борода оглянулся через плечо на освежеванного человека, потом снова на меня.
— Ты мне помешал. И теперь он испортился. Надо было начать с леди или ребенка. Ребенки вкусные, если их не закармливали сахаром все детство. Но даже если закармливали, они все равно вкуснее взрослых.
Убийца обернулся через правое плечо, в сторону женщины и мальчика. Дебра Хьюджс уже полностью пришла в себя и осознала происходящее. Теперь она смотрела на окровавленное, изувеченное тело мужа и быстро и глубоко дышала. По щекам катились слезы, и, даже несмотря на кляп, ей удавалось производить много шума. Слишком много шума. Убийца продолжал на них смотреть. Нужно было отвлечь его, пока он не начал отрезать куски и от них.
