Черт! — пронизывает вдруг меня новая мысль: зачем я рассказал Ушкало об этой женщине в голубом? Знал же, что он мучается, не имея вестей… Так что же лучше — не иметь никаких вестей или… Не знаю, не знаю… но лучше бы я ему ничего не говорил… Да и откуда у меня уверенность, что женщина в голубом — жена Ушкало? Да и жив ли Василий Ушкало?.. Жизнь учит веслом и винтовкой… но никак не выучит…
А Сашку несло:
— Эй, длинный! — раздается хриплый голос Щербинина. — У тебя что — завод на всю ночь? А ну, закрой кран, отдыхать мешаешь.
— Есть закрыть кран, — говорит Сашка и умолкает. «Заметить вдруг, что молодость прошла», — повторяю я про себя. И засыпаю с последней мыслью: завтра увидим Безверхова и Литвака.
Но мы не увидели. С моря больше никто не пришел.
Мы прожили на Гогланде еще один тихий и странный день. Дохлебали свой скифский суп, доели жилистое вкусное мясо. А вечером погрузились на быстроходный тральщик.
Гогланд опустел. Последний караван кораблей ушел в Кронштадт.
Часть вторая
Подводно-кабельная
В восьмом часу утра мы спустились с обледенелых ступеней южной стенки форта Первомайский на лед. Было совершенно темно. Ни звезд, ни луны — ничего. Черный мир ночи над белым миром льда и снега.
После ночи, проведенной в холодном каземате, на жестких нарах, я чувствовал себя невыспавшимся и слабым. Кружка кипятку, только что выпитая с липким ломтем черняшки, согрела меня, но теперь, на льду, мороз вытеснял малое тепло из моего навеки продрогшего тела.
Ступени были скользкие. Ахмедов не удержался, поехал, слабо вскрикнув: «Ай аллá!» Радченко молча подал ему руку, рывком поднял и подождал немного, пока Ахмедов утвердился на ногах. Бедный Алеша Ахмедов. Ему, южанину из Азербайджана, особенно холодно на кронштадтском льду.
Какое сегодня число? — подумал я. Шестнадцатое… нет, семнадцатое. Уже четвертый день мы пилим лед, медленно продвигаясь от форта Первомайский к форту Овручев. Да, семнадцатое января сорок второго года. Вот же, сорок второй уже пошел, и я пока еще живой.
— Ну, что там? — оборотился мичман Жолобов по прозвищу «Треска», шедший впереди. Голос у него был неприятно скрипучий, громкий. Сухонькое узкое лицо, обрамленное белым капюшоном маскхалата, казалось коричневым. — Кто шумит?
Саломыков сказал:
— Наш Мамай, кто ж еще.
— Сам ты Мамай! — быстро выкрикнул Ахмедов.
— Тихо, тихо, вы! Петушки! — Жолобов пропустил вперед Саломыкова, тянувшего сани с инструментом, и пошел рядом с Ахмедовым. Под его валенками и снег скрипел как-то неприятно. Снегу за ночь намело ужасно много. — Ахмедов, — сказал он, — ты все лечь норовишь, а?
— Зачем лечь? — выбросил Ахмедов облачко пара. — Я лечь не хочу, товарищ мичман. Зачем лечь?
Маленький, чернявый, с косо надвинутым на черные брови капюшоном, он шел плохо — ноги переставлял мелко и неверно. Наши промерзшие маскхалаты, за ночь почти не отогревшиеся, топорщились и, казалось, тихонько звенели.
— Нельзя ложиться, Ахмедов, хуже будет, — сказал Жолобов.
Хуже не будет, подумал я. Где уж там.
Мы прошли сквозь проход в колючей проволоке, которой был обнесен по льду форт, и поплелись по снежным застругам, то увязая по колено, то натыкаясь на припорошенные ледовые горбы и обходя торосы. Мела поземка, колючая и сухая.
Треска оглянулся, гаркнул:
— Пад-тянись! Не растягиваться!
Нас всего-то было, считая с ним, одиннадцать человек, и не так уж растянулась наша цепочка. Но Жолобов следил, чтоб не отставали и, конечно, чтоб никто не ложился в снег. «Ляжешь — не встанешь, — твердил он. И добавлял свою излюбленную поговорку: — Выше лба уши не растут», которую лепил к месту и не к месту.
Я шел, прикрыв глаза от режущего ветра и подавшись вперед. Что хорошо в нашей подводно- кабельной команде — это валенки, думал я. Без валенок ни черта бы мы не прорубили лед. Ноги бы поморозили к едреней фене, прежде чем поднять кабель. Тольке Темлякову хорошо, сидит на «Кроссе» в тепле… в относительном тепле… да и не столько на телефонной станции он сидит, сколько в библиотеке снисовской, готовит политинформации, доклады всякие… молодец Т. Т…. замполитрука ему уже присвоили…
А мне не повезло. Как пришли мы шестого декабря с Ханко, так и шарахнули меня в подводно- кабельную команду, поскольку моя специальность — электрик-связист. Правда, нас обоих — Т. Т. и меня — взял на заметку капитан из штаба крепости, который комплектованием личного состава занимается. «Среднее образование? Один курс вуза? — Он оглядел нас с внимательным прищуром. — Подумаем, чтоб вас на курсы направить. Пока пойдете в СНиС». На курсы? Это приклепают нам младших лейтенантов — и служи до деревянного бушлата? Раньше такая мысль привела бы меня в ужас, но теперь, когда шла война, мне было все равно. Да и, пожалуй, лучше в младшие лейтенанты, чем вкалывать на льду…
Вообще же, чем меньше думаешь о будущем, тем легче переносишь ледяной холод, тяжелую работу и голодуху. Сосредоточиться на текущей минуте. Ты идешь, оставляя за собой в снегу две борозды, — и прекрасно. В этом вся штука текущей минуты — переставлять одну за другой ноги.
