Новая журналистика и Антология новой журналистики

понял, что это за парень — Экскурсант.

— Чтой-то здесь попахивает, — сказал он. — Мне бы какой ху… ох… дезодоранта, да пошибче. — Он сделал паузу. — Если ночью начнется заварушка — держись поближе ко мне. Мейхи может голову оторвать, если что не так. Иногда у него совсем крыша едет.

— Думаешь, нам от него достанется?

Экскурсант поежился:

— Может попробовать. Уже проделал три дня назад этот номер и уделал одного парня. Дружбана нашего. — Он улыбнулся. — Просто так от него не отвяжешься. А бункер у нас что надо. Мы наверху навалили всякого дерьма. Грязюка падает за шиворот, но зато сидим здесь и не дергаемся.

— Ребята прямо в бронежилетах спят?

— Кое-кто да. А я не. Мейхи, долбак шизанутый, вообще с голой задницей спит. Такой он упертый, дружище. Колотун хороший, а он с голой задницей.

— Как это — колотун?

— Это когда яйца к жопе примерзают.

Мейхи не было уже больше часа, и когда мы с Экскурсантом приподнялись на деревянных брусочках, составлявших пол бункера, то увидели его снаружи беседующим с какими-то морпехами. Он с улыбкой двинулся к нам, похожий на мальчишку во взрослой боевой амуниции, утопающий в своем бронежилете, а морпехи пропели ему вслед: «Мейхи парень что надо… И пруха ему».

— Привет, Экскурсант! — крикнул он. — Слышишь ты, гондон штопаный? Тебе говорят: привет.

— Слышу — что?

— Начинаю готовиться к дембелю.

Улыбка слетела с лица Экскурсанта. Секунду он стоял ошарашенный, а потом посмотрел на приятеля зло, даже вызывающе:

— Чего-чего?

— Ничего. Сейчас сходил к кэпу насчет этого дела.

— У-ух. Ну и сколько тебе осталось?

— Всего четыре месяца.

— Всего четыре. Неплохо, Джим.

— Слушай, приятель…

— Отвали, Джим.

— Да ладно тебе, Экскурсант. Не лезь в бутылку. Отваливаю из корпуса морской пехоты на три месяца раньше срока.

— Посмотрим-посмотрим, Джим.

— Слушай, не зови меня так. — Он посмотрел на меня. — Всякий раз, когда ему надо выпустить пар, так меня зовет. Слушай, придурок, я улетаю раньше срока. И качу домой. Кэп сказал, что, может, уеду даже в следующем месяце.

— Хватит мне впаривать. Уши отваливаются, что несешь. Ни хрена не слышу, ни одного слова, Джим.

— У-у…

— Хрюша ты тупая. Что я тебе говорил? Ничего же не слушаешь, что тебе втолковывают. Ни слова. Я знаю… о, дружище, знаю, что у тебя уже все на мази.

Мейхи не сказал ни слова. Трудно было поверить, что они одного возраста.

— Ну что с тобой сделать, заморыш долбаный? Почему… почему бы тебе не пойти к колючке? Пусть тебя продырявят, а потом повисишь там. Слушай — граната! Давай возьми ее, пойди в сортир, ляг там на нее животом и выдерни чеку, а?

— Нет, ты представляешь! Всего четыре месяца.

— Четыре месяца? Беби, да четырех секунд в этом бардаке хватит, чтобы тебя пришили. И сразу полетишь. Дурья твоя башка. Ты самый жалкий, жалкий хрюкало, мать твою, которого я видел. Не человек, а хрюкало! Долбаный Мейхи. Прямо жалко тебя.

— Экскурсант? Да ладно тебе, все будет о’кей. Просекаешь?

— Еще бы, беби. Хватит меня грузить. Иди почисти винтовку. Напиши мамане. Еще чего сделай. А потом расскажешь.

— Дай курнуть косячок.

— О’кей, беби. Потом поговорим.

Экскурсант вернулся в бункер и лег. А Мейхи снял каску и нацарапал что-то сбоку. Надпись гласила: «20 апреля — ДЕЛАЮ НОГИ».

Трумэн Капоте Не дрогнув (отрывок)

Судя по этому отрывку из «Не дрогнув», Трумэн Капоте твердо решил позаимствовать у романистов их технические приемы, например любимые Джоном Стейнбеком два плана повествования. Предлагаем вниманию читателя отрывок из конца книги Капоте. Два уголовника, Перри и Дик, убили канзасского фермера Клаттера и трех членов его семьи, после чего пустились в бега по стране [93]. Новый год они встретили в третьеразрядном отеле в Майами-Бич. Происходящее показывается в двух ракурсах: с одной стороны, это история двух убийц, а с другой — добропорядочных канзасцев, и Капоте сначала рассказывает о тревожном Рождестве, которое его герои встречают в убогой казенной обстановке в Майами, на берегу моря, а потом, по контрасту, о Холкомбе, где в канун Нового года за окнами метет метель, а в домах пахнет яблочным сидром и хлопочет у плиты добрая бабушка.

Капоте нравится техника романистов, но он манипулирует с переменой ракурса далеко не так изощренно, как в своей художественной прозе. Порой кажется, что автор и правда отождествляет себя со своими персонажами. Иногда мы видим причудливую смесь обычного повествования и рассказа от третьего лица. Вообще, Капоте достаточно мастеровит, чтобы менять точку зрения самым причудливым образом, но в нон-фикшн он проявляет сдержанность. Другое его затруднение связано с присущей всякому детективному журналистскому расследованию лаконичностью диалогов, то есть они редко бывают столь длинными, чтобы с их помощью можно было раскрыть характер человека. Причина ясна. Журналист в данном случае не может присутствовать на месте события и вынужден реконструировать диалоги по воспоминаниям своих подопечных, которые стремятся подать самих себя в выгодном свете. С другой стороны, Капоте точными штрихами показывает статус своих персонажей — например, когда они покидают отель «Сомерсет» или когда Дика обуревает алчность в «Иден Рок».

Т.В.

В Майами-Бич, на Оушн-драйв, 335, в приземистом здании, выкрашенном в грязно-белый цвет с лиловым оттенком, располагался небольшой отель. Сиреневой была и вывеска: «Есть свободные номера. Самые низкие цены. Все для отдыха на пляже. Всегда легкий бриз».

Один из многих типичных отелей на улице с одинаковыми белыми домами. В декабре 1959 года «все для отдыха на пляже» означало два солнцезащитных зонта среди песка позади отеля. Надпись на одном из зонтов, розоватом, гласила: «У нас есть мороженое „Валентайн“». Под ним в тот день накануне Рождества слушали транзистор четыре женщины. Под вторым зонтом, голубым, с надписью «Загорай вместе с „Коппертон“», расположились Дик и Перри. Они уже пять дней торчали в Сомерсете, жили в двухкомнатном номере стоимостью восемнадцать долларов в неделю.

— Ты еще не поздравил меня с наступающим Рождеством, — посетовал Перри.

— Хорошего тебе Рождества, дорогой. И с наступающим Новым годом.

Дик был в плавках, а Перри снова, как в Акапулько, застеснялся израненных ног — боялся напугать ими других отдыхающих на пляже — и сидел одетый, даже носки, и ботинки не снял. Однако он ничуть по