атрибут имеет абсолютное своим содержанием и устойчивостью; его определение формы, вследствие которого он есть атрибут, поэтому также положено непосредственно, как простая видимость, отрицательное, как отрицательное. Так как положительная видимость, которую изложение сообщает себе посредством атрибутов, не за{120}хватывает в свою границу конечного, как чего-либо сущего в себе и для себя, но разлагает свою устойчивость в абсолютное и расширяет последнее в атрибут, то в нем снимается даже то, что он есть атрибут; она погружает его и свое разлагающее действие в простое абсолютное.
Но так как рефлексия возвращается от своего различения только к тожеству абсолютного, то она вместе с тем не переходит из своей внешности к истинному абсолютному. Она достигла лишь неопределенного, отвлеченного тожества, т.е. того, которое состоит в определенности тожества. Или, иначе, так как рефлексия, как внутренняя форма, определяет абсолютное, как атрибут, то это определение есть еще нечто различное от внешности; внутреннее определение не проникает всего абсолютного; его обнаружение состоит в том, чтобы исчезнуть в абсолютном, как только положенное.
Таким образом, форма все равно, как внешняя или как внутренняя, через которую абсолютное стало атрибутом, вместе с тем положена, как нечто уничтоженное в себе самом, как внешняя видимость или, просто, как вид и способ.
Атрибут есть, во-первых, абсолютное в простом тожестве с собою. Во-вторых, он есть отрицание, и оно, как отрицание, есть формальная рефлексия в себя. Обе эти стороны образуют ближайшим образом две крайности абсолютного, среднее между коими есть оно само, так как оно есть как абсолютное, так и определенность. Вторая из этих крайностей есть отрицательное, как отрицательное, как внешняя абсолютному рефлексия. Или, поскольку оно берется, как внутреннее абсолютного, и поскольку собственное определение абсолютного есть положение себя, как модуса, то последний есть инобытие абсолютного, потеря последним себя в изменчивости и случайности бытия, переход абсолютного в свою противоположность без возврата в себя, лишенное целостности многообразие определений формы и содержания.
Но модус, как внешность абсолютного, есть не только эта внешность, а внешность, положенная, как внешность, простой вид и способ, тем самым видимость, как видимость или рефлексия формы в себя; а, стало быть, то тожество с собою, которое и есть абсолютное. Таким образом, на деле лишь в модусе абсолютное положено, как абсолютное тожество; то, что оно есть, именно тожество с собою, оно есть, лишь как относящаяся к себе отрицательность, как видимость, положенная, как видимость.
Поскольку поэтому изложение абсолютного начинает с его абсолютного тожества и переходит к атрибуту и от него к модусу, оно, таким образом, вполне прошло свои моменты. Но, во-первых, оно не есть тем {121}самым лишь отрицательное отношение к этим определениям, но это его действие есть само рефлектирующее движение, и, лишь как это движение, абсолютное есть по истине абсолютное тожество. Во-вторых, это изложение имеет при этом дело не просто с внешним, и модус не есть лишь внешняя внешность, но так как он есть видимость, как видимость, то он есть возврат в себя, разлагающая себя саму рефлексия, и абсолютное, как последняя, есть абсолютное бытие. В-третьих, излагающая рефлексия представляет собою видимость начинания от своих собственных определений и от внешнего принятия в себя модусов, а также определений атрибута, как преднайденных где-то вне абсолютного, и такого своего действия, при котором оно лишь возвращает их в безразличное тожество. Но на деле она имеет в самом абсолютном ту определенность, с которой начинает. Ибо абсолютное, как первое безразличное тожество, само есть лишь потому определенное абсолютное или атрибут, что оно есть неподвижное, еще не рефлектированное абсолютное. Эта определенность, как определенность, принадлежит рефлектирующему движению; лишь через последнее абсолютное определено, как первое тожественное, и равным образом лишь через это движение имеет оно абсолютную форму и есть не равное себе, а равнополагающее себя само.
Истинное значение модуса состоит поэтому в том, что он есть рефлектирующее собственное движение абсолютного; некоторое его определение, но не такое, через которое оно стало бы другим, а определение того, что оно уже есть; прозрачная внешность, которая есть указание на себя саму; движение из себя во вне, но так, что это бытие, образуемое во вне, есть равным образом сама внутренность; а тем самым также такое положение, которое есть бытие не просто положенное, а абсолютное бытие.
Поэтому, если спрашивается о содержании абсолютного, т.е. о том, чем оказывается абсолютное, то ведь отличение в абсолютном формы и содержания уже помимо того разрешено. Или, иначе, содержание абсолютного именно состоит в том, чтобы проявлять себя. Абсолютное есть абсолютная форма, которая в ее раздвоении с собою совершенно тожественна себе, есть отрицательное, как отрицательное; или, иначе, которая совпадает с собою и лишь таким образом есть абсолютное тожество с собою, которое также безразлично к своим отличениям, или есть абсолютное содержание; содержанием служит поэтому лишь самое это изложение.
Как такое носящее само себя движение изложения, как вид и способ, который есть свое абсолютное тожество с самим собою, обнаружение не чего-либо внешнего, не противоположного другому, но лишь абсолютное проявление себя для себя самого, абсолютное есть действительность.
Примечание. Понятию абсолютного и отношению к нему рефлексии, как оно изображено здесь, соответствует понятие спинозовой субстанции. Спинозизм есть потому недостаточная философия, что в нем рефлексия и ее многообразное определение есть внешнее мышление. Субстанция в этой системе есть одна субстанция, одна нераздельная полнота; нет такой опре{122} деленности, которая не содержалась бы и не разрешалась бы в этом абсолютном; и заслуживает достаточного внимания то, что все являющееся и предносящееся естественному представлению или определяющему рассудку, как самостоятельное, понижается в этом необходимом понятии в совершенно простое положение. Определенность есть отрицание – таков абсолютный принцип спинозовой философии; этот истинный и простой взгляд обосновывает собою абсолютное единство субстанции. Но Спиноза останавливается на отрицании, как определенности или качестве; он не приходит к понятию его, как абсолютного, самоотрицающего отрицания; поэтому его субстанция не содержит в самой себе абсолютной формы, и ее познание не есть имманентное познание. Правда, субстанция есть абсолютное единство мышления и бытия или протяжения; таким образом, в ней содержится само мышление, но лишь в его единстве с протяжением, т.е. не как отделяющее себя от протяжения, тем самым вообще не как определение и формирование, равно не как возвращающееся в себя и начинающееся из себя самого движение. Вследствие того субстанция отчасти лишена принципа личности, –
