воду по банкам, бутылкам, бутылям, бадейкам… Он молчит. Лицо его непроницаемо.
Хорошая вода, Скрябин, пей и спать иди. Мурлыка…
Вот какой смысл теперь имеет этот Вовин разговор, чего он добивался, Вова, как он был рад, как он счастлив, что помирился с Оксаной, какой смысл теперь имеет вся Вовина жизнь и жизнь его сына и то, как он кушает в детском саду, если уже ничего не имеет значения?
Что такое на фоне вечности жизнь нашего водовоза?
А может быть, конец света будет из-за того, что у нас на планете просто закончится вода? Вот так вот исчезнет вода сегодня утром на всей планете? Или станет непригодна, вся вода вдруг станет непригодна для употребления?! Ну этого как раз не может быть! Один Ниагарский водопад сколько стран напоить может. Нет, не может… Хотя… Какой-нибудь сумасшедший болван возьмет и кинет маленькую таблеточку, например, в реку Прут. Прут понесет свои отравленные воды в Днестр, Днестр — в Черное море. А Черное море всплеснет возмущенно волнами и заявит:
— Ну все, больше не могу.
И вымрет. Как динозавр.
А следом и другие моря, океаны. А вместе с ними пресные водоемы. Реки, которые брали начало высоко в горах.
Я видела, где берет начало наша река Прут. Я видела.
Мы долго-долго шли, подымались высоко, карабкались потом еще выше. Я устала, друзья забрали мой рюкзак, потом взяли меня за руки и помогали идти. Потом я сказала: все, не могу, дальше не иду. И мне сказали: сделай еще два шага. Два шага вверх, два шага — раз-два, и ты увидишь чудо. А я лежала и не могла даже пошевелиться. И друзья мне сказали: если ты сейчас не встанешь, если ты сейчас не возьмешь себя в руки, если ты сейчас не сделаешь всего только два шага и не увидишь чудо — зачем ты тогда вообще столько лет жила. А я стонала и уговаривала их, что никак не могу.
И тогда подошел К. Он взял меня под мышки и просто подтащил чуть выше — на то самое расстояние, те два шага. Подтащил и снова мягко уложил на землю. И только тихонько сказал:
— А теперь смотри.
Я услышала шуршанье, испугалась и открыла глаза. На уровне моего лица из-под земли выбивался ручей. Он не журчал, как настоящие взрослые бывалые ручьи, — он тихонько шуршал и нежно булькал, как новорожденный. Как новорожденные ребенок, котенок, птенец. Шуршал, тихо булькал, всхлипывал, пускал пузыри и дышал.
— Это Прут, — сказал К.
Я лежала на боку, а у меня на глазах доверчиво рождалась знаменитая горная река. Я лежала на боку, и мы тихо дышали одним воздухом — новорожденный ручей и я.
Спустя какое-то время, может быть, месяц или два, когда мы переезжали в Черновцах реку Прут по огромному мосту, я попросила остановить машину, вышла, спустилась к грязной мутной шумной воде, погладила ее и сказала:
— А знаешь, я ведь помню тебя совсем маленьким. Ты был такой чистый, тихий и очень красивый.
В ответ мне знакомо булькнуло и всхлипнуло.
Если бы у меня осталось время, если бы хоть немного времени у меня осталось, я написала бы один рассказ. Он был бы про… Он был бы, например, о кино. Ну, неважно, о чем бы он был. Я назвала бы его «Первый визит», да, именно так я назвала бы его, этот рассказ.
Однажды давно я покупала диски с фильмами. Девочка-продавщица, молодец, мало чего посмотрела из того, что продавалось, но, глядя на картинку на обложке, бойко пересказывала содержание, как маленький ребенок, который читать не умеет, а делает только вид и, раскрыв книжку «Колобок» вверх ногами, серьезно рассказывает, что вот мячик с глазками и все лесные звери пойдут играть в футбол. А у меня в тот день был день рождения. В моей жизни почему-то всегда не удавались именно дни рождения. Или потому, что мне приходилось самой их организовывать и я плохо соображала к вечеру, когда собирались гости, или он просто был унылым, постылым и я только нервничала в этот день или даже плакала. Словом, тогда я решила все опять взять в свои руки и для борьбы с унынием в этот день посмотреть хорошую комедию или мелодраму. То есть посмотреть какой-нибудь не очень серьезный фильм с очень счастливым, радостным финалом. И так вот отпраздновать свой день рождения — кусок маминого яблочного пирога, чай и хороший фильм. И поплакать в конце от радости. Но судьба в тот раз решила сделать мне подарок и без фильма: в магазин следом за мной вдруг зашел какой-то чудной юноша лет двадцати, а то и старше, легкий, с милым прозрачным лицом, длинными волосами почти до плеч, при этом зачесанными назад и заправленными за уши, очень аккуратный, очень, видимо, мамой любимый, в тщательно выглаженной, чуть большой на него голубой рубашке с короткими рукавами, в опять же тщательно отутюженных серых брюках. Он был такой чистенький и даже нарядный, каким может быть только мальчик, идущий в первый раз в первый класс. Но только подросший. Мне тогда показалось, что мальчик странный или, как говорят мои знакомые, немного не в себе. Думаю, что он как раз был именно в себе, абсолютно весь в себе. Их, этих людей, называют по-разному, аутистами, например. Особенные люди, как их еще называют, саванты. Совсем в себе.
Юноша осторожно подошел к прилавку, подождал, пока девочка перескажет мне сюжет очередного триллера, выдавая его за веселую комедию со счастливым трогательным финалом, и вдруг положил ладонь на середину стеклянной стойки-прилавка. Узкую ладонь с длинными ухоженными нежными пальцами. Он постоял, помолчал, и я помолчала, и девочка-продавец. И он вдруг сказал с усилием:
— А вот… если… ангелы…
Девочка уже открыла рот ответить, но я, подгоняемая знакомым сквознячком в локтях, предшествующим особенным событиям в моей жизни, просто шикнула на нее тихонько, потому что начиналось. Начиналось то, зачем, как мне кажется, я и родилась на этот свет. Начиналось то, что я без памяти люблю — на наших с девочкой глазах сплетались беглые мысли и свежие впечатления, сила воображения, чувства, запахи, зрительные образы — и все превращалось в тоненькую тихую нежную мелодию.
— А вот если ангелы… — сказал опять Юноша, мягко убрав руку, и мы как загипнотизированные следили за этой рукой. Он сложил пальцы в кулачок и прижал его к груди, чуть пониже горла. Он тесно сжал кулачок, вдруг замолчал и смутился — девочка посмотрела на него с недоумением, уставшая и равнодушная, как будто продавала селедку на вес. Я испугалась, что Юноша сейчас уйдет, и все. Я так испугалась, что сейчас мы с девочкой все испортим, что легко-легко тронула его за плечо.
— Ангелы… Они… Да. Что? — на его же языке осторожно, тихо, почти шепотом спросила я.
— Да, — закивал Юноша обрадованно и покомкал воздух в своем кулаке на груди, поводив при этом