литераторов — просроченным членским билетом, перед, разумеется, женой, и перед сыном, — пропадал на заработках в бесконечных поездках с выступлениями в клубах, районных и заводских.
Возвращался виноватый, и тут же был уличаем во вдохновенном пьянстве, в шампанской влюбленности, в чудесной поэзии.
Неуместная — в Доме литераторов — панихида, завзятые писатели недоуменно шарахались, проходил Вознесенский в ресторан, заметил, попросил повязку и стал в почетный караул с таким чувством правоты, как будто это именно он, а не кто другой, убил поэта Александра Тихомирова.
Перекрестил покойника Владимир Леонович, за что и был на следующий день рассыпан набор его книги, выходившей было в издательстве «Советский писатель».
«Мы едем, едем, едем», — возбуждала в себе ликование Татьяна, но пока что не ликовалось: тяжелы были сумки, и Меркуцио в корзинке, затянутой марлей, норовил выскочить и противно выл, и Татуля подавленно молчала, а главное, еще не верилось, что впереди два месяца, а если с отгулами, то и два с половиной, деревни — с мамой, и с детьми, и с теткой, и Карл приедет, закончит работу и приедет.
— Из своего дома — отдыхать в свой же дом — не тяжело ли? — спрашивали Татьяну.
— Нет, — смеялась она, — для меня Чупеево, — с бабушками, собаками и кошками — что-то вроде коммунизма. И денег не нужно.
Деньги, действительно, если бы и были, тратить было негде — ближайший сельмаг был в десяти километрах бездорожья.
Главную, весеннюю перевозку продуктов совершал Шурик — набивал багажник и заднее сидение «Москвича» и прицеп коробками с надписями «МАМА», «ЖЕНЯ», «ТАНЯ» и двигал, матерясь, через Дубну на Кимры, захватив с собой за неимением места только маму.
Остальные добирались на электричке, и на причале у теплоходика разворачивался спектакль.
Зрителей было много, но они были недоброжелательны, так как тоже претендовали на место на теплоходе. Чем ярче был спектакль, тем мрачнее становились зрители.
Гора коробок, авосек, портфелей и рюкзаков была охраняема малолетней Катей, сжимающей в руке поводок с Мотей, дворовым шпицем, рвущемся обласкать весь мир. Белка, собака тети Жени, по старости сидела самостоятельно и горестно кивала.
Примерно за час до отправления мама обходила всех ожидающих и допрашивала:
— Скажите, пожалуйста, пароход будет?
— Должен быть.
— А его не отменили?
— Да вроде нигде не написано, — пожимали плечами допрашиваемые.
— Так, а к какому причалу он подойдет?
— Наверное, ко второму.
— А как вы думаете, с чем это связано?
Карл, зорко следивший за диалогом, подходил.
— Я все узнал, Антонина Георгиевна, пойдемте, расскажу.
И, отведя тещу в сторону, рассказывал, что теплоход ожидается по расписанию, в шестнадцать десять, и подойдет он, как всегда, ко второму причалу, а касса уже открылась, и Таня заняла очередь, и на покупку билетов уйдет минут десять.
Антонина Георгиевна тут же начинала действовать.
— Женя, Иня, — кричала она сестре и ее мужу Виргинию, — Карл говорит, что уже можно перетаскивать вещи!
И тут же вцеплялась птичьими своими лапками в самые тяжелые коробки с грозной и жалобной надписью «МАМА». Набегал Карл и, сопя, пытался отодрать ее прозрачные пальчики от коробки, но пальчики крепко оплетали веревку и заметно твердели. Побежденный Карл отшатывался и перелетал через тетку, склонившуюся над коробками с надписью «ЖЕНЯ».
Тетка звонко пугалась и на весь причал спрашивала, не ушибся ли Карлуша. В дверях конторы появлялась побледневшая Татьяна с билетами, на нее радостно, как Карл из командировки, налетал вырвавшийся Мотя и лизал ей щеки. Плакала Катя.
— Мама, убери Мотю, — громко умоляла Татьяна, — и сядь возле Кати, без тебя обойдемся.
Шурик с Виргинием молча несли на плечах что-то длинное. Карл напяливал рюкзаки и плелся за ними.
— Поближе кладите, поближе, — кричала тетя Женя, — Иня, я кому говорю!
— Да заткнись ты наконец, — не выдерживал Виргинии, фронтовой сталинградский шофер.
— Шурик, — звала Антонина Георгиевна, — Шу-у-рик! Ты не забыл мою цветную сумку? Там у меня, понимаешь, очень важные вещи!
— Карлуша, Карлуша, не побей яйца, — предупреждала тетя Женя.
Лаяла, проснувшись, Белка.
В канун майских праздников на теплоходике оказывалось много, человек десять односельчан, и Лариса Каменецкая, собрав со всех по полтиннику, царственно поднималась к капитану с просьбой остановиться в Чупеево, в ручье, а не в законном Шушпаново, откуда переть еще полтора километра. Капитан, искоса глянув на руку с деньгами, молча кивал.
Дом в Чупеево был куплен Антониной Георгиевной два года назад у сельского алкоголика Генки Печонкина за шестьсот пятьдесят рублей.
Две недели выгребались скопом смешанные с землей лежалые тлеющие тряпки, башмаки, почему-то на одну, правую ногу, голенища, ведра без дна, поломанные самовары, банки, чугунки, железяки, куски рубероида, расплющенные алюминиевые вилки, электрические лампочки, битая керамика, и много, очень много аптечных пузырьков — баловался Генка календулой и пустырником.
Расписка в получении денег, нацарапанная неверной рукой, была единственным документом, дающим зыбкие права на дом и шесть соток земли.
— И почему бы правительству не разрешить покупку участков? — сокрушалась законопослушная Антонина Георгиевна. — Люди бы себя сами обеспечивали овощами, чем у спекулянтов покупать.
Всех торгующих на базаре Антонина Георгиевна называла спекулянтами.
Обрадовавшись земле, бабушки решительно взялись за дело. Звон их голосов стоял над деревней, как весенний зной, утончался в вышине, раздражая жаворонков. Копала бабушка, копала тетя Женя, сердито выворачивал глыбы Виргинии, азартно, засекая время, ковырялся Карл.
Татьяна металась между огородом, детьми и обедом, тщетно пытаясь пристроить к этому делу старушек.
— Карлуша, — кокетливо окликала тетя Женя, — какой у меня замечательный червяк, иди скорее!
— Карл, — строго кричала теща, — возьми своего червяка, он такой противный!
У Карла давно коробка с червями была переполнена, червей была сотня на квадратный метр, но он из вежливости подходил, вонзив лопату в землю, произнеся короткое «ёбт!»
Карла мучили эти черви — все равно на рыбалку вырвешься разве что к вечеру, часам к восьми, а то и позже, когда устанут бабульки, иначе начнут коситься, да и Виргиния привлекут на свою сторону, благо он не рыболов, а что успеешь за два часа на незнакомой реке…
Деревенские осторожно поглядывали на новеньких, привели однажды восьмидесятипятилетнюю Фёклу. Фёкла постояла, посмотрела на грядки, на цветы и вынесла заключение:
— Горсад!
После этого Антонина Георгиевна почувствовала себя уверенно, домашних стала гонять с новой силой, а ближайшего соседа Славку Печонкина перестала бояться.
Славка был двоюродным братом Генки и на дом имел виды. Дачников возненавидел и грозился даже
