свои страхи. – Может быть, теперь, когда ты здесь, все изменится. Вот почему я обрадовалась, когда Салли Джейн позвонила мне и сказала, что ты сняла этот дом.
– Ты хочешь сказать, что теперь он мой лендлорд? Ты думаешь, он проявит интерес к дому потому, что я живу здесь?
Петит грубо выругалась, но тут же спохватилась:
– Ой, извини, черт, я хотела сказать, нет. Ему плевать, если мы завтра разрушим дом до основания. Это так, Эрика, его больше ничто не заботит.
– По крайней мере, у него есть его работа, она занимает его.
– Не думаю, что он вел какое-нибудь дело в последние месяцы. Мэри Бет Рейнолдс, помощник государственного обвинителя, выполняет большую часть работы.
Рикки надолго задумалась, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
– Я совершенно растерянна, – наконец призналась она.
– Эрика, он обвиняет себя во всем. В том, что не был здесь с тобой, в смерти папы, даже в своей неудачной женитьбе. Некоторые ни в чем себя не винят, только не мой брат, он чувствует вину и не дает ей уйти. Сейчас он совершенно коричневый.
– Коричневый? – Эрика качнула головой. – Прости, я снова в растерянности.
Петит засмеялась:
– Коричневый – это цвет вины, самой тяжелой вины. Я художник и все вижу в цвете. Мой старик сошел с ума, когда я сказала, что он какого-то там цвета. Но я всегда права.
– Это необычно. Я не слышала, чтобы кого-нибудь так описывали. А какого цвета я сегодня?
– Ты правда хочешь знать?
– Конечно, это интересно.
Петит долго и пристально всматривалась в хозяйку, а потом объявила:
– Ты в основном пурпурная, уверенная в себе, полная решимости, самонадеянная. Но есть немного красного и голубого. Красный – цвет гнева, голубой – меланхолии или одиночества.
Рикки слегка кивнула ей:
– Это поразительно. Но как Боу стал совсем коричневым?
– Как я сказала, он винит себя во всех болезнях мира, и это действительно тяжело. Коричневый.
– Я поговорю с ним о… о том, что произошло между нами. Мы были всего лишь детьми, оба. Он не мог изменить того, что случилось в ту ночь. – Она поднялась с кресла и подошла к окну, отбрасывая воспоминания о той ночи. – Ты не сказала, что случилось с твоим отцом.
– Он убил себя. Оставил записку, которую мы едва смогли прочесть. Думаю, он написал ее, когда они пришли домой. Он был так пьян, что не знаю, как он вообще мог писать, но написал.
– О, мой Бог, я не знала.
– Эх, все прошло и кончилось. Я не похожа на Боу, я не живу прошлым.
– Правильно. Это вредно для здоровья.
Их глаза встретились…
– Да, – сказала через мгновение Петит, – полагаю, тебе это хорошо знакомо. Именно поэтому ты вернулась, не так ли?
Рикки не ответила, она смотрела в окно. Внизу, в рыбацкой хижине она заметила движение, на этот раз сомнений не было.
– Петит, я как раз вспомнила – завтра я, собиралась позвонить агенту. В этом домишке у озера кто-нибудь живет? – Она повернулась к сидевшей позади нее маленькой женщине. Глаза Петит стали большими, как блюдца. – Почему ты так смотришь на меня?
– Ты серьезно? Тебе никто не сказал?
– Что?
– Боу. Там живет Боу. Я это и имела в виду, говоря, что рада тому, что ты сняла этот дом. Возможно, когда его мысли будут заняты тобой, он бросит убивать себя пьянством.
Не дожидаясь приглашения, она распахнула внешнюю дверь и попала… в мусоропровод в прямом смысле слова.
– Кто, черт возьми, дал тебе…
Дом был пуст.
Она услышала плеск воды в туалете, почувствовала, как ее саму как бы смыл этот звук. Она едва не ушла, вероятно, так и сделала бы, если бы в этот момент не открылась дверь ванной.
На нем не было абсолютно ничего, если не считать болтавшегося на шее полотенца.
– Мне послышалось, что кто-то вошел, – сказал он, небрежно останавливаясь в проеме двери и скрещивая руки на груди. – Итак, в чем дело?
Рикки повернулась к нему спиной и ответила:
– Я… я хочу знать, почему ты не сказал мне, что живешь здесь в этом… – она не договорила фразу, впервые обратив внимание на убожество комнаты. – Боже милостивый, Боу, – произнесла она, забыв, что смутилась, увидев его наготу, и резко повернулась. – Ты ведь, наверное, самый богатый человек в Сент-Джоуне. Почему ты живешь здесь?
– А почему бы и нет? – задал он встречный вопрос, пересекая комнату, чтобы надеть джинсы, которые сбросил перед тем, как вздремнуть.
– Ты мог бы жить где угодно. Например, наверху, в доме, который я сняла. В любом другом месте было бы лучше, чем здесь.
– Мне нравится жить у воды и нравится уединение. В этом месте есть сочетание и того и другого. Кроме того, деньги для меня не важны. Они дают мне хлеб и… – его взгляд задержался на пустом стакане и пивной бутылке на подоконнике, – все остальное, что мне нужно, а нужно мне немного.
Теперь пришел ее черед сложить руки на груди.
– О, понятно, ты мученик.
Он нахмурился, застегивая джинсы и не сводя с нее глаз.
– Нет. Просто я не нуждаюсь в изысканных издевательствах.
– Не деньги виноваты в том, что происходит, Боу, – сказала она мягко.
– Нет, но от них не становится лучше.
– Значит, ты просто сдался.
У него появилась наглая улыбка, а глаза медленно, завораживающе осматривали ее с головы до пят, иногда многозначительно останавливаясь…
– Нет, детка, существуют некоторые вещи, перед которыми я, несомненно, не пасую.
Она почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, словно что обожгло огнем. Он все еще был самым привлекательным мужчиной из всех, кого она знала, но будь она проклята, если позволит его смазливой физиономии и накачанным бицепсам сбить ее с толку.
– Я просто пришла сказать тебе, что мне не нужен соглядатай. Я бы никогда не сняла этот дом, если бы знала, что ты живешь здесь. Но теперь уже поздно что-то менять. Откровенно говоря, у меня нет ни времени, ни желания подыскивать другое место. Так что не суй свой нос в мои дела.
– Мой нос не представляет интереса, Блю, – сказал он тихо и многозначительно.
