– Это не праздный интерес.
– А что?
Я закусила губу. Ну как объяснить ему: мне интересно все, что касается его! Детство, школьные годы, юность. Как он рос, как разбивал коленки, как учился и какие предметы были его любимыми, кем были родители и кто был его первой любовью? Был ли он когда-нибудь женат?
– Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей?
– Чуть-чуть. Так, самую малость.
Я набралась смелости и посмотрела ему в глаза. В них плясали насмешливые огоньки.
– Я не шучу, – сказала я.
– Я тоже. Есть такая теория, что абсолютно нормальные люди – педанты и зануды, и от них нужно как можно быстрее делать ноги. А вот легкая чертовщинка или сумасшедшинка – это в самый раз. Не соскучишься с такими.
Я рассмеялась:
– Ну, если ты об этом!
– А о чем же еще? Я – угрюмый и нелюдимый тип, который с трудом сходится с людьми.
– Не похоже.
– А что ты об этом знаешь?
– Пытаюсь узнать. Но ты держишь оборону.
– Потому что, когда тебя предают, это очень больно. И неприятно.
– Тебя предавали? Женщина? – Вопросы сами собой слетели с моих губ, и я испугалась собственной смелости.
– Предавали, – спокойно ответил Андрис. – В том числе и женщины. Поэтому поделиться я ничем не могу. Извини.
– Ты… боишься?
Он пожал плечами:
– Понимай как хочешь. А больше я тебе ничего не скажу.
Мне стало обидно, и я отвернулась.
– Ну ладно, – с легким раздражением сказал Андрис. – В детстве я больше всего любил географию и историю. Терпеть не мог математику и химию. Мою первую учительницу звали Мирдза Донатовна. Мы тогда жили в Риге. А потом переехали в Питер. Это была строгая дама, с аккуратными кудряшками и вечно поджатыми губами. Она была из немцев, аккуратистка и очень педантична. Я ее очень боялся. А моя мама говорила: нужно воспитывать храбрость! Еще я боялся обледеневших зимних дорожек. Они внушали мне страх. И в шесть лет я нарочно прошел по замерзшей лестнице, умирая от страха. И очень гордился собой. Достаточно?
– А твои родители живы?
Лицо Андриса замкнулось.
– Нет, они умерли. Отец – от инфаркта. Мать пережила его всего на год. Они очень любили друг друга. Такая… лебединая любовь. Один не может без другого жить. Чахнет и умирает. Вот такая история…
– Мои родители тоже умерли, – тихо сказала я. – Погибли в автокатастрофе. Возвращались с дачи своих друзей, отец потерял управление – внезапно, и машина врезалась в дерево. Насмерть… Когда я приехала туда, то увидела гроздья рябины, рассыпанные на белом снегу. Как кровь. С тех пор я не могу видеть рябину. Спазмы подступают к горлу…
Андрис накрыл мою руку своей.
– Потанцуем? Ты вальс танцевать умеешь?
– Немного. Два года училась в танцевальной школе. Потом бросила.
– Почему?
– Не знаю.
– Тогда прошу, – и Андрис подал мне руку.
Оркестр заиграл громче. Кроме нас, танцевали еще две пары. Пожилые мужчина и женщина вяло передвигали ноги, о чем-то тихо переговариваясь между собой. Другая пара – молодые люди – танцевали шутливо, как-то дурашливо.
Томная нежная мелодия вальса плыла по залу.
Самый музыкальный город мира, Вена, давал сейчас мне мастер-класс, чтобы я всей душой впитала и запомнила это мгновение – надолго, может быть – навсегда. Музыка проникала в сердце, и все пело, плыло, скользило и кружилось вместе с ней. И эти блики на люстре, вспыхивавшие поминутно радужными огоньками, и витки канделябров…
Я не помню, как мы доехали до отеля. Как только мы переступили порог моего номера, страсть бросила нас навстречу друг другу…
Когда первый раунд любовной схватки кончился, после краткого отдыха мы перебрались в ванную комнату. Наполнили водой большую ванну и погрузились в воду.
Мы сидели и смотрели друг на друга. Наши руки сплелись. А губы нашли друг друга, нетерпеливые и горячие. Я обхватила ногами талию Андриса и прижалась к нему, вся дрожа от охватившей меня лихорадки.
– Я хочу тебя, – шепнул мне Андрис. – Здесь и сейчас!
Он прижал меня к бортику и вошел в меня, схватив руками за бедра. Мы качались на волнах блаженства, перепутав сон и явь. Мои глаза были закрыты – я была здесь, но одновременно и где-то далеко, в волшебном мире любви.
Он двигался во мне не спеша, то замедляя, то взвинчивая темп. Удовольствие растягивалось до бесконечности: я ничего не видела и не слышала – только его дыхание было для меня реальным в эту минуту, только его губы, жадно впивавшиеся в мой рот, его поцелуи, то быстрые и жадные, то нежные и вкрадчивые.
Мне казалось, что я схожу с ума. И бурлившая вода в джакузи билась о бортик в такт волнам наслаждения, пробегавшим по моему телу.
Когда все закончилось, мы еще несколько минут не могли разомкнуть объятий, влажная кожа горела, и я уткнулась лбом в шею Андриса.
– Боже! Что ты со мной делаешь! – прошептала я.
Мы не двигались, любовь обессилила нас. Чувство реальности возвращалось ко мне постепенно. Воздух вокруг нас был еще наполнен нашими судорожными вздохами, поцелуями и сжигавшей нас изнутри лихорадкой.
Я застонала и открыла глаза:
– Где я?..
– В Вене. Со мной. И, кажется, нам пора перебраться в кровать…
На другое утро нам предстояла поездка к Марку Ратинбергу. Я зашла в поисковик и нашла фото Ратинберга.
– Смотри! – крикнула я Андрису, который возился с вещами в гардеробе. – Это он.
– Иду! – крикнул Андрис.
Через минуту он встал за моей спиной.
С экрана компьютера на нас смотрел Ратинберг. Ему было шестьдесят с небольшим. Худощавый, одетый в консервативно-элегантном стиле. Серый дорогой костюм, белая рубашка, темно-синий с серебристыми полосками галстук. Гладкое холеное лицо без морщин. Под кустистыми бровями – холодные серые глаза, в которых читалось высокомерие по отношению к окружающим и безразличие к ним. Плевать я хотел на вас, говорил этот взгляд.
– Надменный сукин сын! – кивнула я на него.
– Банкир! – фыркнул Андрис. – Они все такие. Жирные коты.
Мы нашли адрес банка и позвонили туда. Девушка-секретарь сказала, что в настоящий момент господина Ратинберга нет на месте.
– Черт! – Я провела рукой по волосам. – И что нам теперь делать?
– Искать в Инете его адрес, – меланхолически откликнулся Андрис.
За компьютером он просидел примерно полчаса и нашел-таки адрес Ратинберга.
