братья — Лешек и Попелек, оба скромно одетые и без знаков княжеского достоинства, за ними Бумир и все, кто были связаны с ними узами крови и родства. Они двигались сомкнутой лавой, в торжественном безмолвии и, подъехав к хате, так же безмолвно остановились у дверей.
Завидев их издали, Пястун созвал воевод и старейшин.
Сам он накинул старую сермягу, привязав лишь к поясу меч.
По обычаю, собираясь на совет, все усаживались в круг, но для себя, словно для невесты, велел он поставить опрокинутый улей — в память того, что был бортником.
Зато воеводы красовались в лучших своих одеждах и полном вооружении. Они явились в высоких шапках и епанчах, с мечами и секирами за поясом и, сжимая в руках копья, окружили князя. Обе стороны долго переглядывались с недоверием и неприязнью.
Наконец, Лешеки медленно приблизились и остановились, а Бумир, выступив вперёд, заговорил.
— Вот мы пришли, — начал он, — и предлагаем вам мир и согласие.
— Обсудим, как заключить нам мир, — сказал Пястун, — пусть выскажут свои суждения старейшины.
Вдруг с другой стороны, протискавшись сквозь густую толпу, с любопытством взиравшую на это зрелище, показались два чужеземца, те самые, что уже трижды являлись в решительные минуты; они с уважением приблизились к Пястуну.
При виде их Пястун поднялся со своего улья и пошёл им навстречу.
С удивлением они принялись его расспрашивать, что означало это сборище и совещание.
— Междоусобица двух родов, живущих на одной земле, — объяснил старый князь. — Много крови она уже нам стоила. Ныне Лешеки предлагают нам мир и согласие, требуя, чтобы им обеспечили покой.
— А вы? — спросил младший гость.
— Старейшины будут держать совет, — войдите, усаживайтесь и выскажите свои суждения…
Побратимы подошли к старейшинам, которые, вспомнив их и узнав, приветливо поздоровались с ними, радуясь участию этих мужей в их совете.
Затем заговорили наиболее горячие из старейшин: слова уже жгли им уста, и они обрушились на Лешеков с упрёками и угрозами, осуждая их за злодеяния отца и обвиняя в том, что они снова хотят присвоить себе власть.
Иные, особенно Мышки, выступали с неумеренной резкостью, изливая свою злобу на ненавистный род. Они подстрекали и других, стараясь разжечь вражду. Уже бледнели лица и вздрагивали руки, сжимавшие мечи, когда среди поднявшегося шума встал младший гость, прося ему как другу, предоставить слово.
— Мы тут гости и пришельцы, — сказал он, — но на вашем языке общая наша матерь взывает к сердцу каждого из нас. Почтённые мужи, умерьте ваш гнев, подайте друг другу руки, забудьте оскорбления, простите обиды и живите в мире. Сами вы говорите, что земля у вас раздольная, всех прокормит и на всех хватит. У вас общие враги чужого рода и племени, против которых вы должны обороняться. Кому же на руку ваши раздоры и распри, как не врагам?
Так не лучше ли подать друг другу руки? Обороняться общими силами? Заключите мир и живите в согласии, помиритесь!
Говорил чужеземец так горячо и долго, так умел проникать в души людские, что понемногу старейшины перестали возмущаться и роптать, гнев их смягчился и остыл, а по лицам уже видно было, что они склонялись к примирению.
Первым откликнулся Болько Чёрный:
— Итак, да будет мир и согласие между нами, но чем подкрепите вы своё обещание сохранять мир, если мы заключим его с вами? Завтра же немецкие деды и дядья Попелеков, узнав, что мы распустили войско, могут пойти на нас войной…
— Мы тут живём и будем жить безоружными среди вас, — отвечал Бумир, — и головы наши во всякое время могут служить залогом.
— Да кто поручится, — перебил Мышко, — что вместо братской дружбы, которой вы требуете ныне, завтра же вы не пожелаете власти?
— Мы готовы дать торжественную присягу на «камень в воду», — сказал Бумир. — Что же ещё можем мы дать, кроме слова, головы и присяги?
Совещание продолжалось, и высказывались различные суждения, а Пястун и пришельцы молча слушали, пока не исчерпались горькие напоминания и упрёки.
Тогда князь-кмет поднялся и изрёк:
— Идёмте все к священному озеру, пусть каждый возьмёт с собой камень для присяги и, как то было в обычаях у отцов наших, бросит его в воду со словами: «Как камень в воду, да канут в забвение и распри наши и раздоры».
— Как камень в воду!
— Как камень в воду! — торжественно откликнулись Лешеки единодушным возгласом.
Воеводы и старейшины молчали, но князь окинул их повелительным взглядом и сказал, поднимая камень из-под ног:
— Идёмте все!
Тотчас же к озеру двинулось торжественное шествие с камнями в руках — впереди Лешеки, за ними воеводы и Пястун со всеми старейшинами. Придя на берег, князь первый бросил камень в воду, после него стали кидать и остальные, оглашая окрестности громким радостным криком.
Потом, все долго пожимали руки друг другу, но поистине великое ликование настало, когда среди ратников разнеслась весть о том, что войны больше не будет и, наконец, у полян воцарится мир, ибо Лешеки и кметы поклялись жить отныне по старинным заветам, в братской дружбе.
Горестно и унизительно было для сыновей Хвостека это примирение: они привыкли властвовать, а теперь должны были покоряться и кланяться. Однако они приняли его, не прекословя, иначе от них бы отрёкся весь их род.
К тому же, быть может, они ещё питали надежду, что впоследствии обстоятельства могут обернуться более благоприятно для них.
Все, кто был на берегу, тут и расположились лагерем, разослав челядь по дворам кметов, дабы привезли они, что требуется для общего пиршества.
Праздник мира решили справлять вместе с заложением города. Первый день все провели в ожидании, раскинув среди поля шатры и шалаши, и только на другой день должно было начаться празднество. Тем временем послали за старыми певцами, гуслярами и прорицателями; послали и на Ледницу — за Визуном, за священным огнём для возжения первого костра и за водой из священного источника. А пока шли вcе эти приготовления, как уже дважды перед тем, незаметно скрылись чужеземные гости. Наконец, настал день заложения престольного града; солнце светило ярко и весело, словно ради праздника. Пяст со старейшинами, воеводами, гуслярами и прорицателями вышел в поле, где, по старинному обычаю, должны были на паре чёрных волов опахать границы будущего города.
Но случилось так, что за всеми хлопотами позабыли о волах и о плуге и спохватились лишь теперь. Замешательство было великое.
Все стали посматривать по сторонам, не найдётся ли кто, чтобы помочь беде, как вдруг среди поля увидели опрокинутый в ожидании хозяина новый плуг, запряжённый парой чёрных волов.
Под песни гусляров Пястун подошёл к нему со старейшинами и кметами, смешавшимися с Лешеками, поднял его, перевернул, запустил в землю, и волы, словно только его дожидались, медленно двинулись тяжёлой поступью, отваливая чёрные лоснящиеся пласты земли.
Вдруг, как и в день сражения, в вышине показались две белые птицы и полетели над головой пахаря, а по обе стороны плуга зашагали в ногу с князем два аиста, не пугаясь ни пения, ни шумной толпы. Все шли за плугом Пястуна по первой его борозде, а он, опахав с добрую стадию, передал плуг старейшему после себя со словами:
— Да будет борозда моя первой, но не единственной, и да сольются воедино все силы для создания престольного города; пусть каждый приложит к плугу руки, чтобы работа была дружной и успешной.
— Лада! — воскликнули толпы.
После князя за плуг взялся сперва старейший из воевод за ним по очереди остальные, а потом — всяк, кто хотел и мог протискаться, хоть на миг прикоснулся к плугу. Таким образом, опахали вокруг будущий
