усадьбе, надежда превратилась в уверенность.

Вот что это была за картина:

Они входят в усадьбу. В кухонных окошках горит свет. Дверь открывается, и Лиза выглядывает посмотреть, чего это Дружок разбрехался. На мельнице — на складском этаже — тоже светятся окна, только сейчас их загораживает конюшня. Йорген там, занимается своим делом. То есть, конечно, прежде Йорген с Лизой были наверху — это не был плод воображения, но они спаслись, возможно, они спустились раньше, чем он повернул шатер, ведь он наверняка долго простоял на галерее. А вот то, что на размольном этаже что-то капало, кровь на лбу и на ладонях у мельника, как раз и было плодом расходившегося воображения возбужденного человека!

Когда мельник бежал к лесу прямиком по пашням, он один раз упал. Ладонь все еще была выпачкана влажной землей, и было не разобрать, в крови она или нет — так что, возможно, все это ему и примерещилось.

А если это правда — если в доме и на мельнице горит свет, если он сейчас увидит Йоргена и Лизу, — каким чудесным образом перенесется он из пучины несчастья к радостным вершинам свободы! Какое многообещающее будущее улыбнется тогда ему — ему, который пять минут назад считал, что для него все потеряно! И это будущее носит имя Ханна. С Лизой покончено, и даже мысль о ее неверности не причиняла ему боли. В этом смысле он убил ее, она больше не существовала — он был свободен.

Если только это правда…

От всей души возблагодарил бы он Господа! Возблагодарил бы за двойное спасение: зато, что Господь своей могучей дланью вырвал его из-под власти Лизы, и за то, что он не стал преступником. Он даже и не знал, за которое из двух благодеяний больше благодарить. За то и другое вместе, и еще за будущее: ведь Господь позволил ему заглянуть в преисподнюю, а потом открыл ему небеса…

… Если только это правда!

Вот они и пришли. Между передней стеной конюшни и пекарней был вход в усадьбу.

У конюшни мельник остановился, открыл верхнюю половину двери и заглянул внутрь. Только в ближайшем стойле что — то шевелилось. Это была шведская лошадка; его собственных лошадей на месте не было. Значит, Кристиан еще не вернулся.

В этом-то и хотел убедиться мельник. Если бы лошади стояли в конюшне, и он теперь, войдя в усадьбу, увидел свет в кухне, это могло бы означать, что Кристиан ищет себе чего-нибудь на ужин. Но раз его не было, свет могла зажечь только Лиза.

Бдительный Дружок перестал выть и залаял — с яростным гавканьем он кружил вокруг них. Однако голос мельника мгновенно успокоил его, и, визжа от восторга, он прижался к хозяину; бедная животина никогда еще не чувствовала себя такой заброшенной, как сегодня вечером в вымершей усадьбе.

Да, вымершей предстала она перед глазами мельника, когда он, наконец, с бьющимся сердцем завернул за угол. Света не было нигде. И при виде этой унылой картины он сразу понял, как безумна была его надежда.

Только полоска гравия прямо перед ними и часть колодца были освещены луной. Слева, у самого угла дома луна высвечивала треугольник беленой стены и перила веранды, светилась и труба наверху, похожая на часового на посту; посередине, между двумя этими светлыми пятнами, чуть мерцала соломенная крыша, словно губка, впитавшая в себя лунный свет. Все остальное лежало в тени мельницы, которая темной громадой вздымалась к небесам, угольно-черная от шатра до цоколя, — лишь в проеме подклети виднелся небольшой сельский пейзаж с серебристыми облаками над разбросанными там и сям деревьями.

Было что-то особенно жуткое и устрашающее в этой мельнице без единого проблеска света. Ведь в нашем воображении картина мельницы, работающей в ночи, неразрывно связана с представлением о свете — свете, который из маленьких окошек обращен на все четыре стороны и далеко виден отовсюду над темной землей, — скромный сельский маяк для одиноких странников, подающий им весточку о том, где еще бодрствуют люди. Связь между этими двумя представлениями даже породила что-то вроде пословицы, введенной в обиход Грундтвигом.[17] Но не было «света на мельнице». И этот факт, каким бы незначительным и ничего не говорящим он ни мог показаться, произвел такое ужасное впечатление на двух друзей, что они остановились как вкопанные в уголке между конюшней и пекарней, будто околдованные видом этой неутомимо работающей вслепую мельницы.

Лесничий первым сбросил с себя оцепенение и зашагал по двору, сопровождаемый мельником. Дружок прыгал вокруг них с громким веселым лаем, но замолк, стоило им войти в подклеть. А когда двое мужчин свернули направо и вошли в самое мельницу, он уныло остался за дверью, захлопнувшейся перед его носом. Ведь он знал, что там, внутри, — приют дикого зверя в кошачьем обличье и что даже высокомерный Пилат не решается заходить туда. Итак, он остался выть и скулить в печальном одиночестве, дрожа от холода в этом любимом прибежище сквозняка, не решаясь, однако, уйти отсюда, потому что здесь он был ближе всего к людям.

Лесничий снял с себя ружье и прислонил его к стене, в то время как мельник зажег спичку и, защищая ее рукой от ветра, слабо осветил лестницу, по которой они поднимались.

Спичка погасла как раз, когда они добрались до складского этажа. Мельник зажег другую и пробрался между горами сваленных мешков к тому месту, где с большого решета для пшеницы свисала маленькая жестяная лампа без стекла. Он зажег ее. Она слабо освещала ближайшее пространство, зато отбрасывала в более удаленные места удивительные тени. Теперь мельник с лесничим были лучше вооружены против мрака и стали подниматься навстречу все возрастающему грохоту.

— Тс-с! Ты ничего не слышишь? — спросил мельник и остановился посреди лестницы, прислушиваясь. Его голова была уже на уровне пола размольного этажа, и лампа, которую он держал в трясущейся левой руке и защищал от сквозняка трясущейся правой, бросала беспокойно прыгающие, призрачные тени в это большое помещение.

— В чем дело? — спросил лесничий, не поняв его.

— Ты ничего не слышишь?! — закричал мельник.

— Шум, какого никогда не слыхивал до сих пор. Или ты о чем-нибудь другом?

— Нет… ох, нет, ничего другого, видно, и не было.

Мельник же услышал — или ему это только показалось? — звук, который, как ни был он легок и слаб, заглушил для него весь мощный грохот мельницы — звук падающей капли. И еще один…

Он хотел идти дальше, однако ноги его точно приросли к ступеньке, а руки затряслись еще сильнее. Прямо перед собой, там, где лестница вела на верхние этажи, он что-то увидел. Не то чтобы примечательное и, уж конечно, не страшное, что-то еще менее значимое, чем звук падающей капли, — это была серая кошка. Кис лежал, свернувшись клубочком под нижней ступенькой, дрожа и жмуря глаза от света, и зализывал свои раны. Может быть, если смотреть глубже, в этих ранах и было что-то героическое и трагическое, тем не менее картина была скорее жанровой и сама по себе не содержала ничего ужасного, но она напомнила мельнику последние мгновения его жизни, когда на нем еще не тяготел груз вины.

Он быстро поднялся на последнюю ступеньку и обернулся к лесничему.

— Вильхельм! Окажи мне большую услугу! Сходи туда один. Я… я не могу.

— Ладно, — ответил лесничий и взял лампу.

— Подожди немного, я только зажгу еще одну лампу и остановлю механизм.

Он нашел маленькую лампу на ларе с мукой, в точности такую же, как первая, и зажег ее. Потом направился к галерее.

Лесничий удержал его.

— Якоб, послушай! — закричал он, напрягая голос, как только мог. — Ты ведь как-то говорил, что останавливают механизм при помощи тормозной балки?

— Что при помощи тормозной балки?

— Останавливают механизм.

— Да, вот это я и хочу сделать.

— Нет, не надо. Лучше, чтобы все осталось как есть… я имею в виду там, наверху… потому что ведь будет следствие.

— Ладно, но тогда будь осторожен!

Вы читаете Мельница
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату