подал записку, написанную на французском языке. Она гласила:
«Господин губернатор! По случаю войны в мои руки попала русская семья. Имею честь вернуть ее Вам. Примите, господин губернатор, мои заверения в моем высоком почтении. Адмирал Ф. де Пуант».
Василий Степанович грустно улыбнулся.
— В моем высоком почтении! — иронически произнес он. — Завоеватель и дипломат… Пойдем, Усов, поговорим, что там видел, что слышал.
Губернатор и унтер-офицер удалились. Пелагею и Ивана засыпали вопросами.
— Значит, так, — начала свой рассказ Пелагея. — Нас подняли на ихний корабль, и мужиков повели в сторону. Мне Коленька шлепнул: «Пашка, отрежь свой язык и брось в воду!» Я, значит, сообразила — молчать надо, как бы не теребили. Мужиков наших я до нонешнего дня не видела. Их, сказывал Коленька, в железках держали.
Пелагея подробно поведала, как она на допросах все время плакала, прикинувшись дурочкой, которая не умеет считать и ничего не знает о гарнизоне.
— Молодец, Паша! — похвалил ее за всех фельдфебель Степан Спылихин и обратился к Киселеву: — Как, Иван, там с матросами обращались? Чего остальных не пущают? Друга своего, Семена Удалова, не чаю увидеть.
Щупленький матрос Иван Киселев, похожий на подростка, и состарившийся раньше своих лет унтер-офицер
Николай Усов сами не поняли, что спасло их от беды. Их, как и остальных моряков, взяли в железа и швырнули в сырой трюм. На допросы водили по одному, каждого по нескольку раз, допрашивали днем и ночью. Ни от кого ничего иностранцы не добились. Семен Удалов с последнего допроса вернулся с разбитым лицом. Он плюнул офицеру в физиономию. Пленников обещали повесить, если не будут отвечать на вопросы. Семен в трюме сказал всем, что легче принять смерть, чем брать на душу грех — продать товарищей, Россию. 20 августа пленники порадовались за петропавловцев. Сидя в трюме, они много раз ощущали удары ядер по кораблю. Молились Богу, чтобы фрегат был потоплен. После боя с вечера, всю ночь и на другой день стоял грохот — французы ремонтировали корабль… Неожиданно для пленников Усова и Киселева вывели из трюма. Им французский офицер, говоривший по-русски, сказал, чтобы взяли женщину с детьми и возвращались в Петропавловск.
Все это случилось благодаря Пелагее. Она своим плачем вывела иностранцев из терпения. Адмирал, не решившись расправиться с матерью двоих детей, сделал благородный жест.
— Отправьте ее домой, — распорядился Фебрие де Пуант. — Женщине не место на корабле.
Но как и на чем отправить пленницу с детьми? Не сажать же в шлюпку своих матросов. И тут женщина воплями подсказала, что хочет вернуться домой всей семьей, с мужем и братом. Адмиралу один показался немощным стариком, другой хилым подростком, и он махнул рукой: пусть, мол, возвращаются в порт и они. Ему, конечно, и в голову не при шло, что невзрачные на вид камчадалы — храбрые люди и превосходные стрелки.
— Неужто тех казнят? — обеспокоенно сказал фельдфебель Спылихин. — А за что? За то, что они русские? Но не мы же на этих извергов напали, а они на нас.
— Не казнят, — заверил кто-то. — Пужают только. У них теперича матросов шибко не хватает, а работы пропасть. Принудят дыры на корабле латать, паруса устанавливать.
— За Удалова сумлеваюсь, — высказался Спылихин. — Натура у него непокорная, наша, русская…
Люди разошлись. В порту было много работы. Матросы, солдаты, волонтеры, составив ружья в козлы, расчищали земляные завалы, приводили в порядок артиллерийские сооружения. Пушечных дел мастера расклепывали запальные отверстия, ремонтировали орудийные установки. Среди мужчин, энергично работающих лопатами, кирками, ломами, топорами, теперь все чаще и чаще появлялись женщины. Раздав принесенную с собой снедь, напоив людей квасом, они оставались на батареях и трудились вместе со всеми. Между взрослыми всюду сновали неугомонные мальчишки-кантонисты.
Петропавловцы мужественно готовились к очередному отражению врага…
РАПОРТ
20 августа «Аврора» не вступала в бой до появления десанта перед Красным Яром. Капитан 1 ранга Арбузов облюбовал себе место у орудий около каюты командира корабля. Изыльметьев одобрил его выбор и перешел на нос фрегата. Арбузов постепенно оттеснил артиллерийского командира и взял власть в свои руки. Он по нескольку раз подходил к каждому орудию, снова и снова, немножко навязчиво и нудно, инструктировал прислугу, сам проверял наводку, примерялся к приделам. Когда под дымовой завесой от стрельбы фрегатов показались гребные суда противника, по команде Изыльметьева с «Авроры» раздались первые выстрелы. Ядра не поразили десантников. Это не смутило комендоров. Опытные моряки видели, что, окажись гребные суда чуть ближе, они попали бы под меткие выстрелы. Изыльметьев, мысленно упредив противника, приказал наделить орудия на берег, ниже батареи Красного Яра, где, по его мнению, неминуемо появятся десантники. Арбузову показалось, что командир корабля прочитал его мысли.
Залпы по берегу с «Авроры», а потом и по занятой французами батарее были удачными. Когда противник, подобрав убитых и раненых, бросился назад, по нему авро-ровцы успели сделать еще несколько залпов.
— Молодцы! — прокричал Арбузов. — Отменно, орлы, стреляли! — Александр Павлович был уверен, что враг обращен в бегство орудиями, которыми командовал он.
Позже, когда из-за Сигнального мыса поочередно показывались фрегаты и пароход, авроровцы меткими выстрелами поворачивали их назад. После сражения невозможно было установить на «Авроре», чьи орудия сделали
в бортах фрегатов пробоины, перебили мачту, свалили на пароходе трубу. Кто слушал Арбузова, тот понял, что все меткие выстрелы следовало засчитать комендорам и кондукторам орудий, которыми распоряжался он, капитан 1 ранга. Нашлись, конечно, на фрегате люди, поставившие такие выводы под сомнение, но ни у кого не повернулся язык заявить, что Арбузов не был заметен в бою. Некоторым даже показалось, что капитан-лейтенант Изыльметьев временно уступил свое место командира корабля помощнику губернатора. На «Авроре» моряки вспомнили и о других полезных делах Арбузова. Ведь это он еще 18 августа, после первого короткого боя, предложил отнести с корабля старый парус на мыс Сигнальной сопки, чтобы покрыть им скалу сзади батареи. Тогда не удержались люди от восхищения. Кто- то развел руками и нараспев произнес:
— Голова-а!
Предложение Александра Павловича было простым, по полезным. Ведь все знали — батарея на Сигнальной сопке могла пострадать больше от рикошета камней тыльной скалы и ее завалов, чем от ядер и бомб противника, но никому в голову не пришла мысль уберечь людей таким образом. Отжившая свой срок парусина на какое-то время оказалась спасительным средством на батарее.
В порту после первой стычки с противником люди работали всю ночь. Благо такой враг подвернулся — дал петропавловцам 19 августа передышку. За ночь они сумели сделать многое: из склада перенесли всю продукцию в разные места, а что можно было держать в воде, опустили в Култушное озеро. Но разве не об этом писал в своем рапорте губернатору Александр Павлович? Он боялся, что враг может сжечь единственный склад или завладеть им. Завойко тогда не согласился с предложением Арбузова. Но прошло немного времени и он одумался, сделал так, как советовал ему помощник. Может, самолюбие и не позволило губернатору во всеуслышание сказать, что идею ему подал Арбузов. Но это и не так уж важно. Главное — меры приняты, чтобы спасти запасы продовольствия.
Александр Павлович давно усвоил, что люди не похожи друг на друга. У каждого свой характер, неодинаковое воспитание, разное поведение. И все-таки люди остаются людьми. С ними надо обращаться бережно. Они
легко ранимы. «Ну что я плохого сделал губернатору? — думал Арбузов. — Принял дела, вживался, привыкал к новым условиям, заботился о подчиненных, хотел, чтобы всем было сносно в порту жить.
