Почему взбеленился Завойко? Не понравилось, что я где-то неосторожно высказался о старой системе управления в гарнизоне? Так ведь оно и есть. Дал бы открыто выговориться, прислушался бы, что-то изменил, а если я в чем-то не прав, поправил бы…»
Александр Павлович старался быть объективным. Губернатор, думал он, конечно, познакомился с послужным списком своего помощника. Да, там есть записи, которые могли насторожить Завойко. Но мало ли что было раньше. Зачем так предвзято брать на вооружение чужое мнение? Нет слов, у него, Арбузова, характер не ангельский, но и губернатору надо иметь веские причины, чтобы принять такую крайнюю меру — отрешить капитана
1 ранга от всех должностей! «Тут Василий Степанович явно превысил свою власть, — мыслил Александр Павлович. — Неужели для него лучше был бы помощник с натурой безропотного лакея? Из меня он холуя не сделает».
Об Изыльметьеве Арбузов думал с душевной теплотой. Ему нравился этот спокойный, умный и уравновешенный человек. Капитан-лейтенант понял, в какое нелепое положение попал Александр Павлович и без колебаний протянул ему руку помощи. Негласный волонтер, получив дружескую поддержку, почувствовал себя на «Авроре» легко и непринужденно. Арбузов на какое-то время даже забывал, кто он есть на фрегате и давал экипажу команды и распоряжения, которые могли исходить только от командира корабля. Но и в этих случаях тактичный Иван Николаевич никак его не ущемлял. Он видел, что действия капитана 1 ранга идут на пользу делу, а потому молча их поощрял.
Арбузов не послушал совета Изыльметьева, не пошел к Завойко объясняться с глазу на глаз. Александр Павлович знал, что в разговоре с начальством он чаще проигрывал, вгорячах не умел толком и последовательно излагать свои мысли. «Лучше напишу рапорт, — решил он. — Служба — дело не личное. Пусть решает вопрос официально».
Рапорт Арбузова губернатору начинал так:
«Если Ваша власть выше закона, закуйте меня в кандалы и бросьте на гауптвахту! Но в трудное для Россий-
ского порта время хочу применить полностью силы старшего офицера…»
Александр Павлович, желая быть выше личных обид, писал, что, «оставляя в стороне чувство оскорбленного человека, обращаюсь к Вам с предложением моих услуг при защите Петропавловска». Далее Арбузов напоминал, что ему ранее восемнадцать раз приходилось быть в делах с неприятелем, а потому «из числа наличных в порту офицеров едва ли кто-нибудь в состоянии заменить меня за недостатком боевой опытности». Рапорт заканчивался без привычных «прошу» и «желаю». Александр Павлович требовательно написал, что его необходимо восстановить хотя бы в одной из трех занимаемых им до 17 августа должностей.
В тот же день вестовой принес от губернатора копию выписки из приказа. Капитан 1 ранга Арбузов оставался на время осады Петропавловска командиром 47-го флотского экипажа, куда временно входила и сибирская рота стрелков.
— Вот это другого рода вопрос! — обрадованно воскликнул Александр Павлович.
Попрощавшись с Изыльметьевым и поблагодарив его за приют, Арбузов в превосходном настроении пошел к своему личному составу. Он собрал, кого мог, и объявил, что покончил наконец-то с неотложными делами и теперь снова будет командовать флотским экипажем, включая стрелков-сибиряков. Александр Павлович произнес краткую, но внушительную речь:
— Вчера я видел вас с «Авроры» в бою. Сборы команд для отражения десанта были медленными и нерешительными. Не упрекаю вас в робости. Все, видимо, зависело от обстановки. Вы так и останетесь расписанными по командам. Но ваши командиры будут подчиняться мне. Теперь я с вами, и вы начнете действовать молодцами. — Арбузов легко коснулся пальцами креста на своем мундире, обращая на него внимание всех. У капитана 1 ранга было самое пиететное отношение к наградам. Он продолжил — Клянусь орденом святого Георгия, который ношу четырнадцать лет, что не осрамлю имени командира! Если вы увидите во мне труса, то заколите штыками и на убитого плюйте. Но знайте, что я потребую точного исполнения присяги — драться до последней капли крови! — Свой призыв Александр Павлович закончил словами: — Верю, умрете — не попятитесь!
В ответ громкое:
— Умрем — не попятимся!
Ужин в морском экипаже проходил на редкость оживленно. Моряки и солдаты встали в очередь к винной бочке. Новый баталер, какого за всю службу в гарнизоне еще никто не видел, звонким девичьим голосом призывал:
— Подходите, милые! Подставляйте чарки, родненькие! Пейте, красавчики! Наслаждайтесь, касатики!
Парни приободрились, расправили плечи, выпятили грудь, заходили петухами. Кто посмелее, касался белой нежной руки обаятельного баталера — благодарю, мол, за угощение, — а кто-то, как бы случайно подавшись вперед, даже обнимал девицу за талию.
— Эх, ма! — Степан Спылихин опрокинул чарку и, вытирая усы крякнул. — Я с таким баталером охотно сходил бы в лес за ягодами.
Моряки засмеялись. Раздались шутливые голоса:
— Губа у фельдфебеля не дура!
— Степан наполовину своего добился: он согласен, она нет.
Кто-то басом пропел;
— Нас на бабу променял…
Арбузов был тут же. В него несколько раз стрельнули красивые глаза баталера — мадемуазель из заведения Зигерман, видимо, неплохо разбиралась в чинах. Однако капитан 1 ранга делал вид, что не замечает искушающих взглядов красавицы и хладнокровно отводил взор в сторону. Не к лицу командиру, думал он, в такое серьезное время вести себя легкомысленно. Моряки народ смышленый. Поддайся соблазну девицы, а потом флотский экипаж хором споет: «Сам на утро бабой стал…»
Солдаты и моряки, кучно теснясь около винной бочки, открыто заигрывали с девицей, которая успевала остроумно отвечать на их удачные и неуклюжие шутки, одаривать обворожительной улыбкой.
Чарка водки подняла настроение всем. После ужина пели песни. Премилый баталер в юбке и две новые кра-савицы-аптекарки сидели в кругу парней, звонко и душевно подпевали. Напевшись вдоволь, все танцевали под старенькую балалайку и ложки краковяк, плясали барыню, русскую, камаринскую. И получилось что-то вроде деревенской вечеринки. Никому не хотелось думать, что случится с ними завтра, что предпримет вражий стан…
'СОХРАНИМ РУССКОЕ ИМЯ…'
С Бабушкина мыса унтер-офицер Яблоков и матрос Плетнев видели все. Они были первыми из петропавлов-цев, кто рассматривал корабли под английскими и французскими флагами вблизи. Когда вражеская эскадра снялась с рейда и направилась в Авачинскую губу, моряки несколько раз выстрелили по ней из фальконета. А что толку? Корабли ответили тяжелыми орудиями и невредимыми прошли мимо.
— Вот прет силища! — едва переводя дыхание, высказался Плетнев. — Всем нам крышка! Благо не попали. И так чуть ветром от ядров не снесло. Не устоять нашим…
— Погоди, Ксенофонт, класть в штаны! — урезонил его Яблоков. — Что было — знаем, что будет — поглядим.
— Так у них тьма-тьмущая народу, пушек-то сотни две! — не унимался Плетнев. — Всс разметают, всех заживо накроют землей.
— Не робей! — успокаивал напарника Максим. — И мы их не с голыми кулаками встретим. Чужеземец молодец среди овец, а против молодца сам овца.
— Эхе-хе! — вздохнул Ксенофонт. — Успокаиваешь ты меня, Максим, как малого дитя. А ведь у самого же моя думка: супротив такой силы нам не устоять. Вот она, милая! — Он похлопал ладонью по пушке. — Как собачонка на слона потявкала, а тот идет своей дорогой, ее не замечает.
