стол потанцевать. Перси расплылся было в улыбке, которая тут же исчезла, когда он увидел свою даму на столе; он сказал ей, что она отвратительная шлюха, лишенная чувства собственного достоинства, если она танцует перед такой толпой зевак.
Я думаю, что предок Мэри — тупая, страдающая запорами скотина. Нет, Северный Дублин — безрадостное место. И все же, по моему мнению, Мэри обаятельная и рассудительная девушка. Уведу ее в мой залитый солнечными лучами сад, который я, по вполне понятным причинам, не называю Раем. О Мэри, позволь мне глазами прикоснуться к твоим соскам. Полагаю, собравшиеся здесь люди не любят друг друга. Спят на грязных простынях и ведут себя кое-как. И не задумываются о дне Страшного Суда.
Маларки схватил Дэнджерфилда за руку.
— Себастьян, не хочешь ли ты взглянуть на нечто весьма поразительное и удивительное?
— Хочу.
— Пойдем в винный погреб.
Себастьян и Мэри пошли заТони.
— А теперь, ради всего святого, тихо, а то у Клоклана сделается припадок. Просто загляните внутрь.
Они замерли у полуоткрытого окна в конце длинного темного зала и, облокотившись на подоконник, заглянули в черную дыру. В середине комнаты две фигуры переплелись на узенькой брезентовой раскладушке. Затем раздался громкий скрип и раскладушка рухнула. Голый Клоклан отчаянно прижимался к гладенькой, голенькой дамочке. О Боже, сказала она и застонала. Клоклан похрюкивал и, не обращая внимания на смех в коридоре, прижимался к ней.
— Видел ли ты когда-нибудь нечто подобное, Себастьян?
— Тони, я должен заметить, что Клоклан просто живчик.
— Старый потаскун. Никому не дает проходу.
Мэри убежала на кухню, в которой яблоку негде было упасть. Пол сплошь усыпан осколками. Чей-то голос:
— Обо мне можешь говорить все, что угодно, но не смей трогать моего короля.
— Да пошел он, твой король!
— Кто посмел это сказать?
— Пошел он!
— Прекратить! Кто это сказал?
— Король-дерьмо.
— Я этого не потерплю!
— Да здравствует Ирландия!
— Боже, спаси короля!
— В задницу твоего короля.
Пробираюсь сквозь толпу ирландцев. В воздухе пахнет убийством. Сжатые кулаки. Дым. Утомительная сцена. Шум — невыносимый. Упадок нравов. И отсутствие приличий. Я должен положить этому конец.
Дэнджерфилд залез на стол, ухватился за лампу и с корнем вырвал ее. Полыхнуло голубое пламя. На пол посыпалась штукатурка. В комнате раздались крики.
— Нас убили!
— Не смей распускать свои грязные лапы!
— Кто это сделал?!
— Меня ограбили!
— Меня обманули!
В наступившей темноте Себастьян вывел Мэри по железным ступенькам на улицу. Мимо проезжал извозчик.
— Послушайте-ка…
Экипаж остановился.
— Известно ли вам местечко, где мы с дамой можем выпить?
— О, разумеется, сэр, разумеется.
Они забрались в грязную кабину и уселись на разодранных сырых сиденьях.
— Все замечательно, Мэри. Не правда ли?
— Почему ты вырвал лампу? Ты же мог кого-нибудь убить.
— Я был шокирован нищетой духа и упадком нравов. Бьет ли когда-нибудь тебя отец по груди, Мэри?
— Он бьет меня по чему придется. Но я умею защищаться.
— Мы поедем в бар «Голова», Мэри. Там мы сможем спокойно выпить среди нормальных людей.
— Нет, я лучше поеду домой.
— Почему?
— Мне нужно. Ты учишься в Тринити.
— Откуда ты узнала?
— Мне сказала одна девушка. Все студенты из Тринити одинаковы. И только негры славные ребята. Не ведут себя нахально и не лезут в душу.
— Мэри, я хоть и не черный, но неплохой парень.
— Но ты же только что смеялся над теми голыми людьми в задней комнате.
— У них был симпозиум.
— Странное словечко.
Кеб проехал под железнодорожным мостом. Мимо мастерской по изготовлению надгробий. Мимо магазина, где я покупал жалкую жратву. Запах холодного молока. Обычно я покупал там пару яиц и кусочек ветчины. У девушки с необъятным бюстом. А она пялилась на меня. А однажды я купил у нее овсяных хлопьев и вышел на улицу совершенно пьяный. Пригласил пенсионеров выпить пива. Они зашли в пивную вместе со мной, смущенно покашливая и поправляя шарфы. И рассказали мне множество анекдотов. В основном об отцах и их дочерях. Я уже слышал их и раньше, но одним разом тут не отделаешься. А потом я рассыпал овес по всему заведению.
Себастьян поцеловал Мэри. Она скрестила руки на груди, но зато приоткрыла ротик. У нее упругие бедра и зад, но я не могу добраться до грудей. Чтобы в них вцепиться. О Мэри, пусти меня в свою оливковую рощу. Ох, какие тоненькие у тебя губки.
Сейчас, когда кеб едет вдоль причалов, мне хочется добиться от нее большей уступчивости. Меня огорчает, что Мэри чуть ли не борется со мной, по крайней мере, такое создается у меня впечатление. Она схватила мою руку и молча выкрутила ее. Я вытащил руку из ее клешни и вообще отодвинулся от нее.
— Мэри, я хочу тебе кое-что показать.
Себастьян вынул из кармана спичечный коробок. Раскрыл его и показал Мэри копию изображения Блаженного Оливера Планкета.
— Ты разве католик? Не может быть!
— Я принадлежу ко всем религиям. Особенно к католической.
— Нельзя быть католиком и принадлежать еще к какой-либо вере.
— Мэри, я штормовой ветер с Восточного Иисуса.
— Ты запудриваешь мне мозги. А мне нужно домой. Я живу на Кепел-стрит Бридж.
— А теперь-ка, Мэри, взгляни на этот старинный гостиный двор. В своем роде лучший во всей Европе. А я спою тебе
