Официанточка Катрин проскальзывает в дверь с подносом, полным напитков. Приветствует Себастьяна стыдливой и в то же время лукавой улыбкой. Она голубоглазая, а коленки у нее чуть-чуть припухлые, как и свойственно кельтским женщинам. Кебмен вытирает рот рукавом и прикладывается к стакану. Мэри сидит спокойно, поправляет юбку и рассматривает Себастьяна.
— Правда, здесь приятно, Мэри?
— Да.
— И солодовый напиток просто прекрасный.
— Угу.
— Дождь все льет, как из ведра.
— В этом нет никакого сомнения.
Я думаю, что этот разговор, равно как и отношения с Мэри, ни к чему не приведет. Буду пытаться вызвать у нее жалость тем, что нахожусь вне церкви и милости Божьей. Может быть, мне удастся нащупать у нее слабинку. Я обладаю хваткой обитателя злачных мест. Мне многие это говорили, и я-то уж свое не упущу. Иллюзии нужно всячески лелеять. Я доберусь до тебя, Мэри. Точно так же, как до Мэрион. В старые добрые времена Мэрион слушалась меня беспрекословно. Вставала пораньше, чтобы приготовить чай. И тосты. Вот это была любовь. Но я убил ее. Ничто не длится вечно. Все меняется. И иногда размножается. Например, когда появляются дети.
Вошла хозяйка заведения.
— Это была последняя рюмка. Мне пора спать.
— Ну еще одну на посошок и одну за тебя. Мы ведь усталые путники.
— Ты что хочешь, чтобы меня арестовали?
— Выпьем, чтобы не бояться, что нас прикончат на большой дороге.
— Прекрати. Ну и тип же ты! Стоит тебе только сюда попасть, и я не могу от тебя отделаться. Так что по последней, Катрин, два виски, один джин да давай пошевеливайся. Теперь их не заставишь работать — только и думают, что о модной одежде и танцульках! В наши дни я бы шкуру спустила и с нее, и с ее дружков. Не хотят работать и все.
— Не знают своего места.
— А то я этого не понимаю. Деревенщина, а строят из себя дам из приличного общества. Нужно выбить из них эту дурь.
— Поймали бы их в вагоне первого класса…
— Им подобные должны ходить пешком и даже не помышлять о первом классе.
— Дисциплина. Больше дисциплины.
— Каждую ночь шляются с неграми. Плеткой их нужно учить!
— Придет день расплаты за эту леность. Мне это доподлинно известно.
— И причем скоро.
— Я искренне верю в торжество справедливости.
— Вот и хорошо.
— Прошу вас меня извинить, мне нужно выйти по малой нужде.
— С вас тринадцать шиллингов, шесть пенсов.
— С вами рассчитается мой кучер.
Себастьян на ощупь пробрался через холл и вышел во двор. Помочился куда попало. Возвращаясь обратно, он в темноте столкнулся с Катрин. Они крепко обнялись. Поднос с грохотом упал на пол. Неожиданно зажегся свет.
— Что здесь происходит? Я не позволю моим девушкам заниматься этими безобразиями. Катрин, грязная потаскуха, немедленно отпусти джентльмена!
— Ладно, ладно, не сердитесь. Мы с Катрин заблудились в холле.
— С меня уже довольно ваших штучек, Ромео! А ты убирайся на кухню. Шлюха.
Себастьян провальсировап мимо хозяйки и ущипнул ее за зад, а она шлепнула его по руке. О Боже мой! Никто, к счастью, не знает, что я заложил в ломбард зеркало из общественного туалета. Модерновая такая штучка: держалась просто на винтах. Я раскрутил их концом вилки и отнес зеркало в ломбард. А потом я зашел в кинотеатр на Графтон-стрит, чтобы поужинать в ресторанчике с интерьером в стиле эпохи Тюдоров. Я сидел у окна, из которого виднелась стена с надписью «Отель Доусон». Отсутствие комфорта не помеха для счастья. И мне доставило удовольствие ожидание ужина. Официантка, прехорошенькая негритяночка с пухленькими губками, белыми зубками и тяжелыми, налитыми грудями, принесла тарелки с едой. О, утолить бы голод!
Хозяйка заведения стояла в дверях, ее необъятные груди как бы торчали из холла.
— А теперь все вы, выметайтесь отсюда, пока полицейские не вышибли мне дверь.
— Позвольте мне поблагодарить вас за приятный вечер.
— Ну, вперед!
— Неужели я становлюсь борзой?
Хозяйка расхохоталась. Провела их через длинный темный холл между рядами бочек. В подворотнях мочились едва державшиеся на ногах пьяные. Себастьян попросил извозчика высадить на их у Железного Моста и пообещал, что в один прекрасный день он вознаградит его за необычайное великодушие и доброту.
Они поднялись на мост по невысоким ступенькам. И остановились, чтобы посмотреть на чаек и лебедей. Мэри взяла Себастьяна за руку.
— Правда, красивый вид?
— Да.
— И столько чаек!
— Это доставляет мне радость.
— Да?
— Мне нравится на них смотреть.
— Ну и прекрасно.
— Как будто паришь в воздухе или что-то в этом роде.
— Да, паришь.
— Что с тобой? Разве тебе здесь не нравится?
— Нравится, Мэри.
— Ты главное молчи и смотри на них, и тогда и у тебя появится это странное чувство.
Мысли мои были поглощены тем ужином в «Графтон Синема». Потому что официантка была так добра ко мне. И полная тарелка восхитительных жареных колбасок, ломтиков ветчины с горочкой золотистой жареной картошки. Я слышал, как официантка крикнула кому-то в окошко, чтобы они, черт побери, наконец начали шевелиться, потому что этот очаровательный джентльмен очень проголодался. А чай был настолько вкусный, что я даже хохотал от радости, которую доставил мне этот ужин. А на Графтон-стрит дул нежный ветерок, как бы предлагая никогда не умирать. Но мне-то известно, когда мне суждено будет отправиться в лучший из миров. Но в тот миг, когда я только начал разрезать сосиску, раздался крик. Занавески, отгораживающие буфет, распахнулись. Официантка попыталась ускользнуть, но белая тарелка все-таки разбилась вдребезги на ее голове; за ней гналась девушка с лицом, сплошь покрытым испариной, и копной свалявшихся волос. Она кричала, что сейчас кого-нибудь убьет, что больше она не может работать в этой дыре. Она рыдала и просила оставить ее в покое. И продолжала бить тарелки. Из-за чисто эгоистических соображений я волновался, что она уничтожит десерт, который я еще не сьел. К тому же я прекрасно понимал, что ужин испорчен безобразной грубостью происшедшей сцены. Но вскоре девица успокоилась, и ей дали пять минут на то, чтобы она выбросила из головы эти революционные
