— Твоя печаль по этому поводу не способна меня растрогать.
Служащий копошится в бумагах. Иногда вынимает письмо, чтобы получше его рассмотреть. И кладет обратно. И так доходит до последнего письма. И снова ворчит и бормочет.
— Прошу меня извинить, но писем для Баттермира нет.
— Вероятно, кто-то ошибся. Да, ошибся.
О’Кифи пожал плечами так, что достал ими до ушей. Медленно опустил их обратно. И устало заковылял к двери.
— Я взгляну еще разок, сэр.
— Буду вам весьма признателен. Весьма срочное дельце.
Близорукий служащий снова что-то бормочет
— Да, вот же — Батчер, Батимер, Батермид.
— Должно быть, это оно.
— Написано неразборчиво.
— Позвольте взглянуть.
Слышно, как раскрывают конверт.
— Так я и думал. Таскаетесь сюда, впавшие в прострацию лодыри и сукины дети, и жируете за чужой счет. Эх-эх.
— Что вы сказали, сэр?
— Я высказал мнение.
— Вот как.
Он все понял, глаза так и шныряют. В конверт были вложены три пятифунтовые банкноты и еще несколько мелких. И письмо. Нерешительность, приправленная животной страстью. Читает на банкноте, согревающие душу, ирландские слова:
«ПОДАТЕЛЮ СЕГО ВЫПЛАТИТЬ В ЛОНДОНЕ ПЯТЬ ФУНТОВ СТЕРЛИНГОВ.»
На улицу. Один. Разве я не говорил, что в мире наблюдается упадок веры? Или я сказал, что это напоминает изрядно напичканный острыми специями тамаль? Обследуйте меня, пожалуйста. О да, нужно запихнуть коричневый конверт в карман. И на улицу, прочь отсюда. О’Кифи испарился.
Себастьян устремился к дому с орлом над входом, в котором продавали спиртное.
— Доброго вам дня, сэр.
— Доброго дня. Бутылочку бренди, пожалуйста. Поставьте ее на стойку.
— Целую бутылку, сэр?
— Целую.
За спиной у Дэнджерфилда появляется какая-то фигура. С протянутой рукой. Рукой изголодавшегося человека.
— Ладно, ладно.
— Кеннет, выпьешь со мной?
— Главное — отдай мне мои деньги. Ты оставил меня без единого цента.
— Мне нужно их разменять.
— Ну и пройдоха же ты. И где ты их раздобыл?
— Все твои беды — от маловерия. Замечательный будет вечер. У тебя есть кофемолка?
— Отдай мне мои деньги.
— Ладно, Кеннет, как хочешь. Но я могу отдать тебе только четыре.
— Черт тебя побери! Отдай хоть четыре.
— И позволь мне тебя угостить. Мы поужинаем с мисс Фрост. Все будет замечательно. Я думаю, она уступчивая женщина, Кеннет. Может быть, тебе повезет. Ты ведь хочешь приобщиться к тому, чем люди занимаются по ночам?
— Ты просто сукин сын! И в результате я вернусь в Дублин без единого пенса. Завтра я должен увидеться с леди Эспер, и я не могу позволить расстроить мои планы. Я уезжаю в Раунвуд автобусом в половине двенадцатого. Я ухожу.
— Христа ради, не покидай меня, Кеннет.
— Знаю я тебя. Я не хочу жить, как в тумане. К тому же всю ночь ты проболтаешь с какими-нибудь спившимися выродками.
— Послушай-ка, Кеннет, ты ведь человек, свободно владеющий греческим и латынью, человек, накопивший множество бесполезных познаний, интеллигент, знающий, что именно втолковывал Платон своим мальчишкам, тиская их по кустам. И до чего, по твоему мнению, тебя доведет твоя неуживчивость? Смотри, чтобы я не донес на тебя в Легион Святой Девы.
— Я уезжаю.
— Да останься ты, Бога ради. Прошу тебя. Не покидай меня в сей час, когда я так в тебе нуждаюсь. Наш девиз: пей до дна. Ну, валяй же. Выпей глоточек. Ведь мир так прекрасен.
— Где ты взял деньги?
— Они пришли из-за океана.
— Да?
— Именно так.
— Сомневаюсь.
— Имя Дэнджерфилда никогда не было и никогда не будет запятнано ложью.
— Авантюрист и пройдоха.
— Странные нынче времена, Кеннет. Очень странные. Мир заполнен людьми. У людей есть и глаза, и рты. Глаза видят, а рты хотят то, что видят глаза. Но им не по зубам. Вот как все устроено. И неравенство подталкивает людей к действию. Такие, как ты, хотят познать женскую плоть: ягодицы, грудки и все, что спрятано у них между ногами и до чего мы не можем легко добраться, не расстегнув предварительно подвязки и всякие там штучки из китового уса. Все это существует, но добраться до него ты не можешь.
— Доберусь.
— И я надеюсь, что доберешься. Но если тебе не удастся, не огорчайся, Кеннет. На все есть своя причина. Существуют ведь святые и все такое. Ты человек, отлично приспособленный для старости. И не трать время попусту ради похоти. Я думаю, мы с тобой прирожденные аристократы. Но мы опередили свое время и поэтому обречены выслушивать оскорбления от людей с глазами и ртами. И таким, как я, Кеннет, достается отовсюду. Исключение составляют образованные люди, и я хочу занять свое место среди них, но они хотят превратить меня в посмешище, выгнать меня, оторвать мои гениталии и водрузить их на шест для всеобщего обозрения с надписью: «Дэнджерфилд скончался». Вот, что они желают услышать. Но я не ожесточаюсь. Я преисполнен любви. Я хочу обратить их в свою веру, хотя в ответ не ожидаю услышать ничего, кроме грубых шуток и издевательств. Нашлось, впрочем, несколько человек, которые ко мне прислушиваются. И это все окупает. Вот, что я скажу тебе, Кеннет. Возвращайся. Возвращайся в лоно своей церкви. Оставь свои помыслы о том, чтобы заработать деньжат и поселиться в большом красивом доме с удобными креслами и служанкой-ирландкой, которая подбрасывает в камин поленья и подает чай. Позабудь об одежде из твида и брюках с сатиновой подкладкой. Подави в себе плотские желания: сумасшедшие мечты о сосках, ягодицах и волнующихся грудях. Не нужны тебе дорогие автомобили, слуги, мелочность и обман, лужайка у пруда и садовая мебель, на которой мечтают о том, как разбогатеть еще больше. Все, что мне нужно в этой жизни, Кеннет, — это занять то место, которое мне принадлежит по праву, и чтобы простолюдины знали свое место. И позволь мне задать тебе один вопрос, Кеннет, как мне сдать экзамен?
— Учись.
— В голове у меня абсолютный вакуум.
— Не понимаю, что с тобой?
— Я потерпел поражение. Экзамены мне не сдать. Мне нужно было бы пригласить в ресторан моего преподавателя, но не могу же я прийти к нему в этих ужасных лохмотьях и с ввалившимися от голода глазами.
