Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой

жизни облагораживает другую. Может быть, в таком равновесии можно жить где угодно, но мы приехали искать его здесь, именно здесь. И вот мы упаковали минуты и проблески света, которые, надеемся, останутся с нами, и сбежали сюда со всех ног. Мы надеялись, что здесь сумеем понять, куда идет прогресс. Мы сильно подозревали, что покой — в возвращении назад. Увидим. Но мы уже успели понять, что жизнь — порхающая однодневка.

Мы будем просто ласково встречать каждый день, поддерживая едва уловимую иллюзию. Мы не для того сломали одну жизнь, чтобы тут же бросаться строить другую. Это было бы возвращением назад. Прежде надо дать себе время разобраться, чего же мы хотим и на что надеемся.

Не стоит подражать пленнику, застывшему пред открытой дверью тюрьмы, материальной или духовной, робея и сомневаясь, нужна ли ему свобода. Что он будет делать вне ее стен? — спрашивает он себя и тут же начинает строить новые, очерчивать новые границы свободы — повторяет то же преступление, женится на той же особе, садится в тот же поезд, чтобы найти такую же работу, написать такое же письмо, такую же книгу. Те, кто ищет перемен, нового начала, другой жизни, порой воображают, что все для них готово и устроено, стоит только сменить адрес, перебраться на новое место. Но перемена места — в какие бы далекие и экзотические места вы ни забрались — всего лишь «перевод». И, оглянувшись, люди видят, что все, что они хотели оставить позади, переехало вместе с ними. Все. Так что если у нас в те первые дни и был план, то это был план вдохнуть в нашу жизнь новые силы, переделать ее, а не повторять старое.

Мы бродили по новому дому, из комнаты в комнату, вверх и вниз по лестницам. Фернандо твердил, как это здорово, и я тоже подтверждала, что здорово, если мы собираемся заняться agriturismo или устроить санаторий для чахоточных берлинцев.

— Немного краски, немного тканей. Что-нибудь из чудесной старой мебели, — щебетала я, притворяясь безмятежной, но мне было не одурачить мужа.

Всего через несколько дней после моего приезда к нему в Венецию он вышел утром из своего уютного пыльного дома на берегу, а девять часов спустя вошел в логово паши — мраморные полы отполированы, все устелено белой парчой, нежный аромат коричных свечей вытеснил двадцатилетний дух сигаретного дыма.

— Cristo!

Барлоццо прибыл с четырехчасовым колоколом. Без улыбки, не смущаясь молчанием, о которое разбивалась моя жалобная болтовня, когда я вертелась вокруг него, подкладывала ему на сиденье подушку, уверяла, как мы рады первому гостю, предлагала винный бокал воды, от которой он отказался со словами: «Aqua fa ruggine. От воды ржавеют». Когда я заменила воду на вино, он выпил полстакана и без предисловий сообщил, что родился в этом доме.

— Наверху, в комнатке на западной стороне. Здесь, внизу, жила скотина. Молочные коровы и мулы спали здесь, — он обвел рукой salotto, гостиную, — А кормушка была там, где у вас теперь кухня.

Я пришла в восторг, узнав, что мои догадки оправдались. Теперь кухня казалась мне очаровательно уютной. Я не сомневалась, что Донне Рид не случалось готовить в яслях для скота.

— Четыре поколения мужчин Барлоццо были у Луччи испольщиками. Я стал бы пятым, но после войны все переменилось. Им был нужнее работник, а не фермер. У них восемь имений от Пьяццы до Челле, и я перебирался из одного в другое, латал крыши, чинил стены, пытался навести порядок среди разрухи, в том безобразии, что оставила после себя война.

Он умел молчать. Пока ему не захочется говорить. Он словно бы обращался к самому себе, как старый монах. Рассказывал, что, когда скончались его родители, он несколько лет прожил здесь один, потом арендовал послевоенной постройки квартиру в новом поселке, примерно на километр дальше по дороге. Он последним жил в этом доме постоянно, с тех пор его использовали как склад да иногда селили в нем временных работников, которых Луччи нанимали на время уборки оливок или винограда. Он на Луччи не работал и больше тридцати лет не заходил в этот дом. То, о чем он умалчивал, было не менее красноречиво, чем его рассказ. Он отдыхал между фразами, давая нам время вслушаться в молчание.

— Не хотите посмотреть, как все переделали наверху? — предложила я.

Он поднялся с нами в жилые комнаты. На месте нашей нынешней спальни у семьи Барлоццо была кухня. Он провел рукой по свежей кладке на месте старой печи. Две другие комнаты были кладовками — lа dispensa, как он их назвал, — и его отец подвешивал к громадным дубовым балкам омытые вином задние ноги свиных туш, чтобы прохладный сухой ветерок овевал их зимой и весной, пока мясо не высыхало до сладкого розового prosciutto — ветчины.

— Мы все подвешивали к этим балкам, — сказал он. — Фиги и яблоки, нанизанные на бечевки, цельные салями, помидоры и чили, высушенные на стеблях, косицы чеснока и лука. Здесь всегда была пирамида круглых зеленых зимних тыкв, уложенных друг на друга, вниз той стороной, где след от стебля. Они держались с сентября до апреля. А вдоль стен тянулись широкие дощатые полки, ломившиеся под тяжестью банок с персиками, вишней и абрикосами sotto spirito, в спирту. Это когда дела шли хорошо.

Мне послышалось, что он сказал Santo Spirito, и я сказала, что очень хотела бы узнать рецепт Святого Духа для консервации вишни. Тогда я в первый раз услышала его смех.

Мы показали ему две ванные комнаты, и он только головой покачал, пробормотав что-то о том, как Луччи все запустила. Он осудил ванны на изогнутых ножках и голые кирпичные стены. Пожалел, что Луччи не подумала использовать горы старой терракотовой плитки ручного изготовления, которых полно в погребах и сараях по всей долине, предпочтя им фабричные. Стерла своеобразное достоинство старого крестьянского дома.

— Е ипа tristezza, — сказал он, — proprio squallido come lavoro. Это грустно, абсолютно жалкая работа. Луччи экономит на чем только возможно, используя государственные дотации.

Мы не поняли смысла последней фразы, но по лицу Барлоццо и по тому, как он подчеркнул ее окончание, поняли, что теперь не время для расспросов. Его жесткая искренность лишила дом привлекательности, но я с ним согласилась. И напомнила себе, что мы переехали в Тоскану не ради дома.

Солнце ушло омыть другой край неба, и к тому времени, как мы выбрались посидеть на террасе, сад был полон синими тенями. Было чуть больше семи. Барлоццо углубился в монолог, посвященный теперь истории деревни. Он, подобно хорошему учителю, начал с общего обзора темы.

— Сан-Кассиано — крайняя деревня в холмах Тосканы, дальше начинаются Лацио и Умбрия. Деревня расположена в 582 метрах над уровнем моря, построена на гребне холма, разделяющего долины рек Палья и Кьяна. — Меня восхитило, что мы сидим посреди местности, о которой он вел речь, и мне захотелось сказать ему об этом, но Барлоццо так углубился в рассказ, что я промолчала.

— Эта деревня стара, как сама Этрурия, и еще старше, она выросла при римлянах. Здесь были ванны, целебные источники, бившие из глинистой почвы. Они привлекали богатых римлян, и деревня попала на карты. А когда империя проложила Кассиеву дорогу — самую грандиозную дорогу, соединявшую Рим с Галлией, — Сан-Кассиано деи Баньи, ставший доступнее для путешественников, принимал таких персон, как Гораций и Август Октавиан.

К эпохе Средневековья ванны были забыты из-за войн гвельфов с гибеллинами, бушевавших на всех землях от Сиены до Орвието. Так продолжалось до 1559 года, когда деревня попала под протекторат Великого княжества Тосканского, под власть Козимо Медичи Флорентийского. Тогда вспомнили прежнюю славу здешних ванн, и они привлекали европейских монархов с их придворными. Визиты королей вызвали к жизни более нарядные постройки в окрестностях деревни.

И вся эта история была прямо у наших дверей! Я не сводила глаз с продолжавшего рассказ Барлоццо, но мысли мои витали далеко, устав внимать уроку. Для начала хватит и того, что у нас есть возможность искупаться в том же теплом источнике, в который когда-то окунался Август!

Каждое утро мы отправлялись на раннюю, рассветную прогулку. Мы отыскали римские источники с бурлящими, ласковыми, очень теплыми водами, в которые мы окунали ноги, а под настроение и не только ноги. Сочетание не нагревшегося еще воздуха и горячей воды перед завтраком было восхитительным. Троп среди лугов и болотин было мало, так что прогулка оказывалась сумасбродством, после которого у меня