ныли бедра, как после первых дней в Венеции с ее пешеходными мостиками. Временами налетал, нарушая тишину, задорный ветерок. Порой он превращался в большой ветер, предвещавший дождь, который вскоре сливался в водяные полотнища и промывал овражки в теплой земле. Тогда мы разувались и шлепали по грязи, как пара детей, для которых детство наступило только теперь.
Когда нам было уже не дождаться завтрака, мы спешили через кустарник и поля обратно к дому. Мы возвращались запыхавшиеся, потные, и наш пот пах травой и тимьяном. Мне казалось, мы живем в летнем лагере, снисходительный начальник которого с улыбкой взирает со стороны на наши эротические забавы. Мы купались, одевались и направлялись в деревню.
Через несколько дней у нас установился ритуал. Когда мы проходили мимо пекарни, пекарь или его жена выходили к нам на дорогу с еще теплыми ломтями pizza bianca, завернутыми в толстую серую бумагу. Пиццу делали из тонко раскатанного хлебного теста, поливали оливковым маслом и присыпали морской солью, а потом ставили в печь вместе с хлебами. Через минуту-другую она была готова. Пекарь вынимал ее старой деревянной лопатой, разрезал тонким ножом и прямо на лопате выкладывал на стол у дверей. От ее аромата просыпалась вся деревня. Мы пожирали пиццу — первое блюдо нашего завтрака, — пока проходили оставшиеся до бара тридцать метров. Едва мы усаживались, перед нами ставили наш cappuccini — caldissimi е con cacao — очень горячий и присыпанный горьким шоколадом, а рядом выкладывали поднос с круассанами. Ничто и никогда не сможет заменить теплые хрустящие рогалики, толсто намазанные абрикосовым джемом, которыми я три года маслила пальцы и подбородок в Лидо. Но и эти были хороши. И я чувствовала, что я тоже хороша. Я ошибалась, думая, что авантюристка во мне осталась в Венеции. Нет, она вместе со мной перебралась в Тоскану. Я все еще наслаждалась жизнью. Поцелуем. Бризом. Надежда осталась со мной. И так же, как прежде в Венеции, меня спасало от ностальгии волнующее ощущение нового места.
Здесь, прямо здесь, по дороге, у которой я собираю дикий фенхель, проходили римские легионы. Это древняя Кассиева дорога, ныне Strada Statale Numero 2, и прямо здесь, рядом, римляне, конечно, разводили костры среди этрусских камней, и готовили кашу из farro, и забывались усталым сном. Мы словно непрестанно купались в ослепительном сиянии. Мы приезжали в Урбино и говорили: «В этом доме родилась мать Рафаэля». В Читта делла Пьеве мы говорили: «В этой церкви работал Перуджино». Добравшись до Сполетто, мы говорили: «Это ворота, у которых племена spoletini остановили Ганнибала». В лесу, начинавшемся сразу за нашим садом, мы говорили: «Сегодня компания воскресных туристов по примеру средневековых охотников заколет здесь пару диких вепрей».
Почти в каждой деревне, поселке, в любой части borgo, окраины, находилась руина, заслуживающая смиренного почтения, остаток стены, роспись, часовня, большая церковь, башня, замок или одинокая и бессмертная пиния, укрывающая холм из «Георгик» Вергилия и полметра фрески десятого века, еще различимой сквозь тысячелетие. Благоговейно сохраненная, она стала теперь фрагментом украшения аптеки или кухни шоколадницы. Обрывки, оттиски, следы, которые, подобно нам, до боли желают, чтобы их коснулись и не забывали.
Каждый день мы узнавали что-то новое. Мы останавливались в каждой придорожной frantoio, давильне, и пробовали оливковое масло, пока не отыскали заслуживающее наполнить нашу двадцатилитровую терракотовую вазу с пробкой, называемую giara. У нас обычно уходил литр в неделю, так что запаса должно было хватить до декабря, когда станут выжимать свежее. Мы втащили вазу с маслом в дверь конюшни и поставили в темном прохладном углу.
Это была земля Chianti Geografico. Вино здесь делали из тех же сортов винограда и примерно по той же технологии, что в самом Кьянти, но виноградники располагались за границей Кьянти и попадали под другую классификацию. Мы выезжали в холмы, в кузове у нас побрякивал запас пятилитровых, отмытых до блеска бутылей. Мы стучались в дверь каждого хозяина виноградника, где видели приглашение degustazione, vino sfuso, попробовать вино из бочки. Мы петляли среди холмов целыми днями, пока не выбрали своим придворным поставщиком красного вина одного виноградаря из Палаццоне.
Мы каждый день покупали травы, фрукты и овощи у Серджо и еще у нескольких огородников. Яйца у нас не переводились. Мы покупали хлебную муку десятикилограммовыми бумажными мешками, гречишную муку и крупчатку двухкилограммовыми мешками у деревенского мельника. Мы пока не решили, кто станет нашим macellaio di fiducia, доверенным мясником, хотя высокий молодой человек из Пьяццы, носивший тесак на поясе от «Дольче и Габбана», кажется, побеждал в состязании. Все остальное, что нам требовалось, можно было приобрести в кооперативе в Кверче аль Пино. Для некулинарных услуг существовала местная lavanderia, которая была не просто прачечной. В список услуг входили химчистка и пошив одежды, под той же крышей находился магазин тканей и вязальная мастерская. Кроме того, хозяйка торговала своими знаменитыми наливками и тониками, продуктами сельской винокурни, какие часто устраивают рядом с паровым прессом. Ее муж был деревенским сапожником, сын — автомехаником, жена сына — парикмахером, и все их предприятия уживались на скромном пространстве собственного двора. Таким образом, все было к нашим услугам. Вот и хорошо. Я того и хотела.
Однажды утром по дороге к бару мы застали Барлоццо завтракающим у курятника. У нас на глазах он залил яйцо себе в рот, запил глоточком из бутылки красного вина, уложил бутылку обратно в мешок и уже зашагал вверх по холму. Мы закричали, чтобы он подождал нас, и он выпил с нами в баре еще вина, пока мы прихлебывали cappuccini. Он сказал, что молоко, которое мы пьем, доведет нас до могилы.
Барлоццо, не дожидаясь приглашений и приемов, завел обыкновение навещать нас каждый день в четыре часа. А у нас появилось обыкновение ждать его. Мы с Фернандо прозвали его между собой il Duca, Князем, хотя никогда не называли его так в глаза. Зато дом мы в его честь окрестили «Палаццо Барлоццо», и он, слыша это название, каждый раз краснел как мальчишка.
Я так и не поняла, от удовольствия или от неловкости.
Барлоццо и Фернандо легко сошлись, как и следовало ожидать от Гарри Купера и Питера Селлерса. Барлоццо наставлял Фернандо, как ухаживать за саженцами олив, которые тот высадил несколько месяцев назад, когда мы только решили снять дом. Они обсудили, не разбить ли огород, но Барлоццо сказал, что большая часть земли, примыкающей к дому, расположена на склоне над овчарней, а на клочке земли, где растила зелень его мать, Луччи втиснули уродливое бетонное строение, которое они именовали сараем. Он сказал, что на оставшейся земле уместятся разве что цветочные клумбы. Зато когда Фернандо рассказал, что я упрашиваю соорудить у дома дровяную печь, Барлоццо, чуть изогнув вверх уголки поджатых по- тоскански губ, ответил:
— Я свожу вас к своему другу из Понтичелли. Он сделает план саппа fumaria е la volta, печи и дымохода. А старых кирпичей вокруг столько, что их хватит выложить внутреннюю часть и стены. Скрепим их глиной с песком и…
Он продолжал, тронутый, как мне кажется, восторгом, светившимся в глазах Фернандо. Уж не обрел ли мой муж своего героя? Они, как пара девятилетних мальчишек — таких, какими были мальчишки встарь, — потребовали карандаши и бумагу и уселись, поджав ноги, на пол, трудясь над примитивным чертежом, который вполне мог сойти за первый египетский чертеж времен первых династий.
Мы рассказали Барлоццо, как охотились за общинными печами по всей северной Италии, когда я собирала материал для первой кулинарной книги. Нашими фаворитами стали печи в нескольких маленьких деревнях Фриули — печи, которые по сию пору растапливают в ночь пятницы сухими виноградными лозами и огромными дубовыми поленьями, чтобы начать субботнюю выпечку на рассвете. Мы рассказали ему об официальном maestro del forno, печном мастере, который по общественному и политическому влиянию уступает только мэру. Печной мастер следит за состоянием печей и за расписанием выпечки, которая начинается с рассветом, а заканчивается перед самым ужином. У каждой семьи собственная метка, позволяющая отличить свои караваи, — грубый крест, сердечко или стрела. Их выдавливают на поднявшемся тесте перед тем, как ставить хлеб в печь. А потом, чтобы не пропал даром убывающий жар после последней выпечки, люди сходятся к печи с терракотовыми блюдами и железными горшками с травами и овощами в вине, или с ногой барашка, или с ломтями окорока, обложенными маленькими лиловыми луковицами и крупно нарезанными стеблями дикого фенхеля, чтобы
