хлеба, сельдерей и кольраби.
«Овощи дал Хотце», — говорила она. — «У него большой огород. Он дал мне еще морковь, она такая полезная, особенно для глаз и зубов. В твоем возрасте нужно есть побольше овощей. Ничего, ты еще наверстаешь упущенное. Хотце говорит, — весь этот ужас скоро закончится».
Такой счастливой я не видел мать уже очень давно. Она то и дело взвешивала в руке тушку цыпленка и восхищенно повторяла:
«Смотри, какой откормленный!»
Матери хотелось, чтобы я тоже разделил ее радость. Мы разложили все принесенное на кровати.
«Сегодня вечером мы устроим пир! Наедимся до отвала!»
Теперь, наконец, она увидела, что в печке пылает огонь.
«Ты затопил печку!» — воскликнула она и порывисто обняла меня. — «Потрясающе! Ты просто гений. Мой сын гений!»
Она бросилась вместе со мной на кровать, прямо на всю эту снедь.
«Мама!» — закричал я. — «Осторожно, масло!»
«Мама, осторожно, масло!» — смеясь, передразнила меня она.
На нее напал приступ безудержного хохота. От смеха она закашлялась. Я хлопал ее по спине, чтобы она перестала.
«Мама, осторожно, масло!» — задыхаясь от смеха, повторила она. — «Сегодня вечером в меню — мама, масло и цыпленок».
Мне было совсем не до смеха. Я был рад, что мать не заметила моего состояния. На следующей неделе я позвонил в шведское посольство. Атташе сразу снял трубку. Он сказал, что я должен оставаться там, где нахожусь в данный момент. Он сам придет ко мне. Теперь я не помню, почему мы встретились с ним у станции метро Янновицбрюкке. Он вышел из метро и сразу, не поздоровавшись, потянул меня прочь от входа. Мать опять ушла куда-то «за добычей», и у меня было много времени.
«Где твоя мама?» — неприветливо спросил он.
Я рассказал ему, что она уже три дня как исчезла, и я не знаю, где ее искать. Кроме того, у меня закончились топливо и продукты, но не могу же я без конца бегать по городу! От этой беготни я страшно устаю, а пользоваться городским транспортом не могу — опасно.
Как и в первый раз, он опять сказал, что не верит ни одному моему слову. Тогда я попросил его пойти вместе со мной в поселок огородников, чтобы он сам мог убедиться в том, что я говорю чистую правду. Про себя я молился, чтобы мать к этому времени еще не вернулась Было бы лучше всего, если она вернется ближе к вечеру. К моей просьбе атташе отнесся очень серьезно. Какое-то время он с недовольным видом шел со мной пешком. Однако ему это скоро надоело.
«Давай рискнем, поедем на метро. Куда нам ехать?»
«До Германплац. А оттуда — минут десять пешком».
Нам повезло. Увидев наш домик, он вначале не хотел входить туда. Я открыл дверь и вошел внутрь. Помедлив, он последовал за мной, быстро огляделся по сторонам и снова взял меня за руку.
«Идем», — сказал он. — «Закрой дверь и идем отсюда».
«Сейчас здесь безопаснее, чем где-нибудь в другом месте. Осталось еще немного дров, и я могу затопить печку, если вам холодно. В это время года здесь никто не бывает. Нас никто не услышит», — продолжал я свою игру.
«Идем отсюда» — повторил атташе.
Я заметил — он боится. Он боится оставаться здесь, и с каждой минутой боится все больше.
«Мы отправимся на станцию „Штеттинский вокзал“. Хорошо бы тебе переодеться. У тебя здесь есть другая одежда?»
Я отрицательно покачал головой.
«Ни другой шапки, ни другого шарфа, ни других ботинок?»
«Нет. Только то, что на мне надето».
«Ну ладно. Идем».
Он буквально вытащил меня из домика. Я закрыл дверь и положил ключ в условленное место.
«Это для мамы. Может быть, она еще вернется сюда».
Он был просто в панике, да и я сам себе в этот момент казался таким жалким, ничтожным. По дороге к вокзалу он сказал, что никаких возможностей переправить меня в Швецию нет. Это нежелательно для обеих сторон, Обе страны — и Германия, и Швеция — уже приняли все меры, чтобы предотвратить подобные случаи. А теперь он хочет представить меня сестре из шведского Красного Креста, которая держит связь с немецким Красным Крестом и национал-социалистическим женским объединением. Подобные связи нужно поддерживать для того, чтобы облегчить положение людей, которые в этом нуждаются. Во всяком случае, эта сестра, наверное, знает путь, чтобы вывезти меня из опасной зоны.
Его начальник, шведский консул, ничего не обо мне не знает. Атташе не хочет впутывать своего шефа в эту историю. Да, он хотел мне помочь, но это было только его собственной инициативой, и поэтому я никогда и ни при каких обстоятельствах не должен ссылаться на содействие консульства.
После дневного воздушного налета (этот налет мы переждали в одном из городских бомбоубежищ, причем атташе выдал меня за своего приехавшего из Швеции родственника и, видимо, произвел на всех впечатление, предъявив свой дипломатический паспорт) мы, наконец, добрались до Штеттинского вокзала.
Некоторое время нам пришлось подождать. Затем к нам подошла какая-то женщина и спросила его, не он ли — господин из шведского посольства. Атташе кивнул и тихо заговорил с ней по-шведски. Во время этой беседы женщина все чаще поглядывала в мою сторону. На ее лице появилось испуганное выражение. Затем атташе поднялся, быстро попрощался со мной и исчез. Больше я его никогда не видел.
«У тебя не слишком-то арийская внешность», — прошептала женщина.
Она присела рядом со мной.
«Ты чистокровный еврей?»
Ее вопрос рассмешил меня.
«Все ясно. Значит, чистокровный», — тихо сказала она.
Она говорила с сильным акцентом. Несколько раз, не поняв ее, я вынужден был переспрашивать.
«Сейчас я передам тебя моей подруге. Она будет знать, кто ты. Я и не ожидала, что ты такой смуглый».
«Меня часто принимают за итальянца».
«Хорошо. Но каким образом итальянский мальчик очутился в Берлине у Штеттинского вокзала? Да, непростая ситуация», — сказала она.
Я улыбнулся, и она улыбнулась мне в ответ.
«На всякий случай: твой отец воюет на восточном фронте, а твоя мать погибла во время бомбежки. Такая легенда тебя устраивает?»
«Только при необходимости», — прошептал я.
«Не беспокойся. Моя подруга сама расскажет о тебе. Но ты это тоже должен знать».
Взяв меня за руку, она вместе со мной вышла из комнаты.
Это была высокая, костлявая женщина с тяжелой челюстью и волосами соломенного цвета. Ее солидный вид внушал уважение. Но ее низкий голос звучал мягко, нежно и доверительно.
На вокзале царил невероятный хаос. Часть вокзала при последнем налете была разрушена, некоторые платформы были разворочены, завалены грудами битого кирпича и мусора.
«Сейчас я познакомлю тебя с одной сестрой из женского НС-объединения. Ты знаешь, что означают эти буквы?»
«Я знаю, что эти сестры делают, а НС — это, наверное, что-то связанное с нацистами».
«Замолчи!» Она страшно рассердилась, и ее акцент стал еще более заметным.
«Никогда так не говори, а то все узнают, кто ты. Ты ведь уже достаточно большой, чтобы это понимать».
Женщина взяла меня за плечи и встряхнула. Она внезапно преобразилась, выражение лица стало суровым. Даже голос стал каким-то жестким.
