«Посмотрите на мои руки. Думаете, я справилась бы с подобной работой?»
Ее слова, похоже, убедили офицера.
«Да, чехи должны работать дальше», — сказал он. — «Я только хочу, чтобы Кэте Нихоф не тратила свои силы на этих дикарей. А чехи работают и будут здесь работать с полной нагрузкой. Имейте это ввиду!»
«Да, здесь забот каждый день по горло».
«Можно сказать, так оно и есть».
«И несмотря на это, вы хотите, чтобы Кэте перешла работать в Губен? Отказаться от такой поварихи! Наверное, вы питаетесь дома и ваша жена такая же искусная кулинарка, как Кэте».
«Я не женат», — ответил офицер. Он не спускал глаз с матери.
«Может, ему не по вкусу моя стряпня, и он хочет от меня избавиться», — вмешалась в разговор Кэте.
«Разве я не говорил вам много раз, что ваши супы не имеют себе равных? А ваши котлеты? А жареный картофель? А кофе? Кстати, вы давно обещали дать мне рецепт вашего жареного картофеля».
«Ладно, сделаю», — ответила Кэте. — «Вы получите рецепт, а за это вы оставите меня здесь, в этой кухне. Видите ли, отсюда до Вальдесру я добираюсь на своем мотоцикле за пятнадцать минут. А в своем домике после напряженного рабочего дня я могу расслабиться и отдохнуть. Мне это необходимо. Для лагеря в Губене можно и других подыскать. Я знаю по меньшей мере дюжину таких. Превосходные поварихи! Готовят так, что пальчики оближешь!»
Мать по-прежнему держала свою руку на руке офицера.
«Я совсем не знал, что вам так хорошо здесь».
Его голос был теперь гораздо спокойнее. «А ведь вы наверняка тоже хорошо готовите!» — обернулся он к матери.
«Да, пожалуй. Во всяком случае, готовку я никогда я не считала своим злейшим врагом».
«А кто же ваш злейший враг?»
«Вы это знаете».
«Нет, не знаю».
«С кем мы сейчас сражаемся?»
«Со всеми», — засмеявшись, ответил офицер.
«Мои злейшие враги — англичане и американцы», — сказала мать.
«Почему именно они?» Мне показалось, что ответ матери удивил его.
«Потому что они разрушают наши города. Потому что почти каждую ночь мы не имеем покоя. А теперь они совершают налеты даже днем!»
«Я хочу вам кое-что сказать».
Офицер ласково погладил руку матери.
«Наши злейшие враги — русские. И англичане, и американцы имеют все-таки германские корни. Они некоторым образом приходятся нам родственниками. Наши враждебно настроенные к нам братья, если так можно выразиться. Фюрер уладит этот конфликт. Когда с русскими будет покончено, все снова встанет на свои места. Они опять станут нашими друзьями, потому что мы спасем их от большевистской чумы».
«От еврейско-большевистской чумы», — уточнила Эрна, взглянув на мать.
«Совершенно верно — от еврейско-большевистской чумы», — повторил офицер. — «Если мы их раздавим, это решит все остальные проблемы. А мы раздавим их, можете не сомневаться».
«Мы раздавим их», — повторила мать. Ее лицо приняло решительное выражение. «Мы раздавим их».
«Прекрасно, что вы так безоговорочно верите в нашу победу», — восхищенно произнес офицер.
«Да. Я верю в нашу победу. Безоговорочно».
«С поддержкой таких женщин с нами ничего не случится. Такие женщины, как вы, вливают в нас новые силы, поддерживают наш боевой дух».
Он встал и поднял свой бокал. «За нашу окончательную победу!» — провозгласил он.
«За нашу окончательную победу!» — громко повторила его слова мать. Она поднялась и стояла рядом с офицером, держа в руке рюмку. Она залпом выпила свой коньяк, и я подумал:
«Сейчас она, как всегда, закашляется. И между приступами кашля начнет ужасно хохотать».
Однако она проглотила содержимое рюмки, даже глазом не моргнув. Затем она разбила свою рюмку о стол и снова села на свое место.
Все зачарованно смотрели на мать. Старый Редлих с бокалом в руке рывком поднялся с места. Постояв так некоторое время, ни капли не выпив, он молча, медленно опустился на свой стул.
«Ай да мама!» — подумал я. — «Замечательно! Молодчина!»
Посмотрев по сторонам, я увидел ошеломленное лицо Эрны и полные удивления глаза Кэте. Я перевел взгляд на Рольфа. Рольф неотрывно смотрел на мать. Даже когда половина гостей уже разошлась, она все еще сидел и почти с обожанием смотрел на нее. Выглядел он довольно глуповато.
Кэте должна была незамедлительно решить вопрос о переходе на новое место. До поздней ночи она говорила об этом с Эрной и матерью. Эрна была почти убеждена, что это скоро произойдет. Однако, как ни странно, ничего не случилось.
Эрна и мать по-прежнему недолюбливали друг друга, однако после праздника, устроенного по случаю дня рождения Кэте, стали относиться друг к другу с большим уважением. Кэте пыталась убедить мать остаться в Вальдесру, если ей самой придется перебраться в Губен, однако у матери на этот счет были сомнения. Карл Хотце, узнав о предложении Кэте, тоже засомневался.
По причине, о которой я сегодня не могу вспомнить, он, отказавшись от своих прежних отговорок, совершенно неожиданно предложил матери переехать в его дом. Может быть, он почувствовал себя увереннее? Или решил, что за ним больше не следят? А может, его воодушевило приближение русских? Не знаю. Во всяком случае, Хотце настойчиво уговаривал нас уехать из Вальдесру и, не откладывая в долгий ящик, переехать к нему.
«Не по душе мне эти сомнительные делишки с продуктами. В один прекрасный день Кэте Нихоф окажется в кутузке, если только с ней не произойдет что-нибудь похуже. А когда кончится весь этот хаос, чехи могут свалить на нее еще и ответственность за спекуляцию. А как же иначе обитателям лагеря доставались все продукты? Это и так выглядело довольно сомнительно. А кроме того, вполне может статься, что не только вы — мы все окажемся втянутыми в это. Так что складывайте ваши вещи и не заставляйте нас долго ждать. Жена со свояченицей будут рады вам».
Я вспомнил о топленом масле, которое сам Хотце в большом количестве таскал от нас к себе домой. И все время просил Кэте достать ему еще. Кофе в зернах Хотце тоже получал от нее — Кэте обменивала на кофе масло и маргарин, разумеется, на черном рынке.
«Сначала воспользоваться, а потом смыться, когда дело принимает сомнительный оборот», — подумал я. — «Ну и тип же этот Хотце!»
Но несмотря на это, Хотце мне нравился. Его пасторский тон, его немного напыщенная речь говорили о чувстве собственного превосходства. Мать втихомолку посмеивалась, слушая его. Иногда мы незаметно перемигивались, если он выражался особенно замысловато. Смеяться мы могли, лишь оставаясь одни. Кэте относилась к нему с величайшим почтением, она просто обожествляла его. Когда она слушала Хотце, лицо ее принимало молитвенное выражение. Если бы она только знала, что он о ней думал и говорил!
Однажды Кэте вопреки обыкновению не приехала в конце недели домой.
Такое не случалось еще ни разу. Мать, становясь все беспокойнее, провела две ночи почти без сна, хотя налетов в это время не было. В одну из этих ночей, одевшись и заставив одеться меня, она даже собралась «пойти прогуляться».
На следующую ночь — это была ночь с воскресенья на понедельник — мы все-таки «вышли пройтись». Обратно мы вернулись лишь на рассвете. Мы осторожно огляделись, проверили, не открыта ли садовая калитка (уходя, мы плотно затворили ее), и лишь потом вошли в дом.
В этот день мы спали до полудня. Приехавшая домой Кэте разбудила мать. Обе женщины шепотом разговаривали друг с другом. Я проснулся и сел в постели. Обе женщины, как по команде, уставились на меня.
