воздушный налет) у нашего дома в Каульсдорфе появились гестаповцы. Мартхен бегом поднялась по лестнице и вошла в мою комнату. Я еще не совсем проснулся. Она растолкала меня и стащила с кровати. Через ее руку была переброшена старая куртка Карла Хотце.
«Тебе нельзя больше спать. Я сейчас разбужу твою маму, а ты одевайся побыстрее», — взволнованно прошептала Мартхен. Она исчезла в комнате матери и через пару минут вернулась. За ее спиной я увидел мать, заспанную, с непричесанными волосами.
Она на ходу натягивала юбку и пыталась застегнуть пояс. Мать была страшно испугана. Я все еще одевался.
«Ты можешь прыгать?» — спросила меня Мартхен.
«Да, могу. А что случилось?»
«Твоя задача — выпрыгнуть из этого окна», — пытаясь улыбнуться, сказала она. — «Ты, конечно, сможешь это сделать лучше, чем твоя мама. А когда ты будешь уже внизу, ты покажешь ей, куда прыгать. Земля сейчас довольно мягкая. Надеюсь, потом вы с мамой сможете добежать до конца сада. А там в заборе — маленькая калитка, через которую вы пройдете на соседний участок, на котором находится парикмахерская. В это время там наверняка никого нет. Потом вы идите по улице, параллельной нашей. Может быть, вам нужно будет перелезть через ограду».
Мать снова вышла из своей комнаты и прошептала Мартхен, что никогда еще не прыгала с такой высоты. Я чуть не рассмеялся, представив, как она прыгает из окна. Мартхен погасила свет и подняла жалюзи. Снаружи было почти темно — день еще не наступил.
«Поторопитесь. Я не знаю, как долго Карл сможет удержать их на первом этаже».
Она бесшумно распахнула окно. Волнение Мартхен передалось и мне. Я влез на подоконник и взглянул вниз. Из-за темноты земля под окном была плохо различима. Я слышал, как Мартхен шепотом говорила матери — кричать ни в коем случае нельзя, даже если будет больно. Выпрыгнув из окна, я упал и довольно сильно ударился, но тут же вскочил на ноги.
Мать стояла на подоконнике и смотрела вниз. Глаза мои уже привыкли к темноте. Я размахивал обеими руками, чтобы мать увидела, где я стою. Мартхен прошептала что-то ей на ухо. И вдруг мать прыгнула. Наверное, у нее от страха подогнулись колени — она упала на меня, словно пушечное ядро. Я был настолько ошеломлен, что даже не успел посторониться. Мать схватилась за меня, и мы оба повалились на землю. Мать упала неловко, боком, и с трудом поднялась с земли.
«Ты в порядке?» — тихо спросила она.
«Да», — ответил я.
«Тогда пойдем».
Мы подбежали к деревянному забору в конце сада, ощупью нашли маленькую калитку, открыли ее и через соседний участок побежали к выходу на улицу. Но сначала добросовестно закрыли калитку за собой.
Оглянувшись назад, мы увидели, как в наших комнатах внезапно зажегся свет. Потом жалюзи опустились, и мы пошли дальше, к выходу.
На наше счастье, калитка, ведущая на улицу, не была заперта, и нам не пришлось перелезать через ограду. Мать, наверное, и не смогла бы это сделать. Только теперь я заметил, что она хромает.
«Почему ты хромаешь?»
«Неудачно приземлилась. Но для первого прыжка из окна совсем неплохо, правда?»
«Вполне на олимпийском уровне», — попытался пошутить я, хотя видел, что у нее на глазах выступали слезы, когда она пыталась бежать.
Прихрамывая, она шла впереди, и мне бросилось в глаза, что на ней было не по росту длинное пальто. И вдруг я сообразил — а ведь на мне тоже что-то непривычное! Это была куртка Карла Хотце. Я даже не заметил, как Мартхен надела на меня эту куртку. Моя сумка была чем-то до отказа набита. Я сунул в нее руку и вытащил колбасу. Кроме колбасы, в сумке оказался старый кожаный кошелек с деньгами и продовольственными карточками и одна черствая булочка. Мартхен, видимо, сунула в сумку все, что попалось ей под руку, для того, чтобы мы с матерью какое-то время продержались. В руках у матери тоже была большая сумка.
«Зачем ты тащишь такую большую сумку?» — спросил я.
«В ней только самое ценное: деньги, украшения и это дурацкое почтовое удостоверение», — коротко ответила мать. — «Впрочем, все уместится и здесь».
Она похлопала по карманам своего пальто.
«Ладно, идем! Быстрей идем отсюда, и как можно дальше».
«И куда же мы пойдем?»
«Еще не знаю. Но сначала — на вокзал. А там что-нибудь придумаем».
Становилось все светлее. Внезапно возле нас остановился грузовик.
Водитель что-то прокричал нам, и мать заковыляла к нему.
«Вам лучше уйти с улицы. Сейчас будет воздушная тревога».
Я тоже подошел поближе к водителю. На нем была военная форма.
«Нам нужно в Мальсдорф», — быстро сказала мать.
«В Мальсдорф? А где это? Я не здешний!»
«Это в противоположном направлении».
«Я еду в Кепеник и могу взять вас с собой».
«Нам надо в Мальсдорф», — повторила мать и прихрамывая, отошла от водителя.
«А далеко ли Мальсдорф?» — спросил он меня.
«Довольно далеко», — ответил я.
«Пешком вам туда не добраться, а американские „летающие крепости“ будут здесь с минуты на минуту. Ожидается сильный обстрел».
Он ждал, что ответит мать. Но она молчала. Водитель включил мотор. «Ну что ж, как хотите», — сказал он и дал газ.
«Мы же могли поехать в Кепеник!»
«Что нам там делать?» — спросила мать.
«А что нам делать в Мальсдорфе?» — ответил я вопросом на вопрос. — «По крайней мере в Кепеник мы могли на грузовике доехать. А если мы и дальше будем пешком идти, твоя нога будет болеть еще больше».
«Не беспокойся о моей ноге. Пока я могу двигаться. А для ноги движение только полезно».
«Значит, завтра мы тоже целый день будем идти пешком?»
«Может быть».
«Сомнительное удовольствие».
Мною вновь овладело чувство бесконечной усталости, почти обморочного состояния, совсем как тогда, когда я бродил по вокзалу Бельвю в поисках матери. Было холодно, вот-вот должны были появиться американские бомбардировщики, но мне хотелось только одного — лечь на землю и заснуть.
Вместо этого я с трудом брел дальше и только удивлялся безжалостному отношению матери к своей ноге. А она, стиснув зубы и выдвинув вперед подбородок, шла все быстрей.
«Я не поспеваю за тобой», — ныл я. — «Ну что ж ты так бежишь? Ведь за нами никто не гонится!»
«Кто идет быстро, у того есть цель. Всегда надо видеть перед собой цель, иначе все бесполезно, можно всякую надежду потерять. Неужели ты все уже забыл?»
«Ну что нам делать в Мальсдорфе?» — приставал я к матери.
«Мы вовсе не в Мальсдорф идем. Может быть, в Каульсдорфе придумаем, что дальше делать».
Американские бомбардировщики заставили себя ждать довольно долго. Но вот пронзительно зазвучали сирены. Едва они замолкли, загремели первые залпы зенитных орудий. Потом мы услышали глухое гудение, становившееся все громче.
Наконец мы увидели их. Они были отчетливо видны на фоне ясного утреннего неба. Правильными рядами они летели к центру города. Несколько самолетов уже начали сбрасывать бомбы. «Почему они так рано сбрасывают бомбы?» — задавал я себе вопрос. — «Может, их уже обстреляли немецкие зенитки?»
