Наконец, через несколько часов прозвучал отбой. Все это время мы прикладывали лед к маминой ноге. Даже офицер вермахта предложил свою помощь, когда увидел, что наши пальцы онемели от холода. После отбоя врач сказал, что ему нужно уходить, но перед уходом наложил на ногу матери тугую повязку.
Людей в бомбоубежище было немного, но все смотрели на мать с сочувствием.
Под конец офицер предложил отвезти нас домой.
«Мы живем в Вальдесру», — сказала мать.
Офицер отвез нас в Вальдесру на «Опеле». С притушенными фарами, дававшими слишком мало света, он ехал почти вслепую. У дома Кэте Нихоф мы остановились. Поблагодарив офицера, мать сказала, что до дверей дома она сможет дойти с помощью сына. Откозыряв, офицер тотчас же уехал.
На наше счастье, Кэте никогда не запирала садовую калитку. Пройдя через сад, мы остановились перед закрытой дверью дома. Мы надеялись, что наша беспечная Кэте забыла закрыть какое-нибудь окно. Ничего подобного. Наверное, Кэте не приезжала домой уже давно. Когда она бывала дома или уезжала ненадолго, возле дома всегда стояла тачка или какая-нибудь садовая утварь.
На этот раз все было убрано в сарай. Мать молча взглянула наверх — труба на крыше не дымила. Это было верным признаком того, что в доме никого нет. Кэте была мерзлячкой. Войдя в дом, она сразу же принималась растапливать печь.
Всю ночь, съежившись, просидели мы у задней стены дома, благословляя Мартхен, которая, несмотря на панику и спешку, не забыла снабдить нас теплой одеждой. Время от времени, сморенные усталостью, мы дремали, однако о настоящем глубоком и освежающем сне не могло быть и речи. Мы ужасно боялись, что с наступлением утра нас может заметить кто-нибудь из соседей.
«У нас есть две возможности», — шепотом сказала мать. — «Или утром мы попытаемся добраться до Кепеника и найти убежище у Радни, или спросить у Редлиха, не сможет ли он приютить нас на несколько ночей у себя».
«А что мы ему скажем — ведь у нас должна быть какая-то причина!»
«Мы скажем, что потеряли ключи от дома, которые дала нам Кэте».
«Ну, а где же мы были до сих пор?»
«Не знаю. Может быть, где-нибудь у родственников».
Она склонила голову к коленям и замолчала. Я видел — матери очень тяжело. Тяжело просить приюта у чужих людей, не знать, где мы сможем приклонить головы на следующую ночь. И не знать, когда же, наконец, закончится эта проклятая война.
Бледные от бессонной ночи, вконец измученные, брели мы на следующий день вдоль шоссе, пытаясь притвориться, что мы просто прогуливаемся. Идти к электричке на Мальсдорф было так же далеко, как до Кепеника, а может, еще дальше. Автобусы ходили очень нерегулярно — если ходили вообще.
Нога матери болела все больше. Она сильно хромала и все чаще прислонялась к какому-нибудь дереву, чтобы передохнуть. Лес между Вальдесру и Кепеником совсем не пострадал от бомбежек, а на шоссе, проходившем через лес, движения почти не было.
Мы с Рольфом часто приходили сюда на поиски бомбовых осколков, но в этот день лес выглядел совсем по-другому. В нем было очень сыро, пахло гнилью, он казался серым и каким-то безжизненным, хотя на деревьях уже появилась молодая листва. Однако почва в лесу была мягкая, и матери было легче идти. Это было единственным плюсом нашей вынужденной «прогулки».
Ворота птицефермы были широко открыты. Я взял мать под руку и вместе с ней направился к служебному бараку. Клиенты, проезжавшие мимо нас на машинах, здоровались со мной и что-то дружески кричали, но слов я разобрать не мог. Мне казалось, что они смеются надо мной и над моей хромавшей матерью. Может быть, их внимание привлекла наша странная одежда.
Я шел все быстрее. Мать тихонько стонала, но не выпускала мою руку.
Дорога от ворот птицефермы до служебного барака показалась мне бесконечно длинной. Наконец мы дошли до цели. Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Кабинет Радни был пуст. Мы вошли, и я усадил мать на стул. Сам я опустился на пол и прислонился к спинке ее стула. Я напряг всю свою волю, чтобы не заснуть сразу. «Нужно немного подождать, и кто- нибудь — или Гюнтер, или Зигрид — обязательно появятся», — уговаривал я себя. — «Как было бы хорошо, если бы мы могли чуть-чуть подремать!»
Вдруг мать толкнула меня здоровой ногой. В кабинет вошел Гюнтер Радни, за ним — какой-то офицер. Я испуганно вскочил. Офицер, видимо, был очень важной шишкой. Я понял это сразу. Он взглянул на мать, перевел взгляд на меня, потом вопросительно посмотрел на Гюнтера. А тот просто онемел от неожиданности. Очевидно, обоих смутила наша одежда. Мать попыталась подняться, но я с силой прижал ее к сиденью.
«Нас разбомбило», — громче, чем нужно, заговорил я. — «У нас сгорело все. А эти вещи нам дали в приемном пункте. Моя мама зацепилась за мотоцикл и повредила ногу».
«Нужно болтать все, что угодно, только без остановки», — лихорадочно соображал я. — «Им надо задурить мозги. А тем временем я придумаю что-нибудь правдоподобное, если этот офицер спросит о мотоцикле».
«Нас подобрал на улице патруль во время налета. Патрульные посадили нас в коляску мотоцикла и привезли к бомбоубежищу. И тут поблизости так грохнуло, что один из патрульных хотел нас побыстрее высадить и не заметил, как мамина нога за что-то зацепилась».
«Но он же хотел помочь вам, разве не так?»
«Да-да», — закивал я.
«Вам оказали медицинскую помощь?» — обернулся офицер к матери.
Она утвердительно кивнула, а Радни объяснил офицеру, что мы — его хорошие знакомые и что он сам только что узнал о постигшей нас беде.
«Если вам понадобится помощь, вы знаете, где меня найти. И не забудьте, пожалуйста, — вы обещали откормить для меня цыплят к пасхе».
Уже не обращая на нас внимания, он пожал Радни руку и вышел из кабинета. Гюнтер сел на крышку своего письменного стола.
«Откуда вы на самом деле?» — напрямую спросил он.
«Из Вальдесру», — ответил я.
Мать закрыла мне рот рукой.
«Вчера рано утром мы убежали из дома Карла Хотце. В дом нагрянули гестаповцы. У нас оставалась единственная возможность спастись — мы выпрыгнули из окна второго этажа. При прыжке я повредила ногу».
Радни медленно кивнул.
«Карл арестован. И его жена — тоже».
«А что со свояченицей?»
«Не знаю. Знаю только, что Карла и его жену забрали гестаповцы».
Мать замолчала. Я понимал — она не решается попросить Радни приютить нас на пару ночей. Она была совершенно измучена, силы ее были на исходе. Состояние матери сделало меня агрессивным.
«Хорошо бы нам сейчас поспать», — сказал я.
Мать сидела, уставившись на свои ноги. Радни молчал.
«Мы провели ночь в саду нашей знакомой. Ее не было дома, дом был заперт, и мы всю ночь просидели у задней стены».
Радни покачал головой.
«Я не могу оставить вас у себя».
«Может, завтра мы что-нибудь придумаем», — без обиняков сказал я. — «Мама просто не в состоянии идти дальше, да и я, если хотите знать, тоже».
Мать гордо выпрямилась на стуле.
«Ну, хватит», — набросилась она на меня.
«Мне очень жаль, что все так получилось», — с напускным достоинством, насколько позволяло ее состояние, обратилась она к Радни. — «Мне очень жаль. Не сердитесь на нас. И забудьте о нашем разговоре».
