Он перекатил карамельку за щеку.
— Как вы думаете, ваши дети счастливы?
— В данный момент нет. Они сбиты с толку тем, что происходит между мной и Дэнисом. А в целом да, они счастливы.
— Почему вы в этом уверены?
— Они улыбаются. Хорошо относятся к людям. Не притворяются. Прекрасно успевают в школе.
— Но они всегда жили в полной семье с двумя родителями, — заметил Дженовиц. — Как вы считаете, это очень важно?
Из всех вопросов, которые он мне задавал, последний больше всего имел отношение к будущему моих детей. Я сказала с тревогой:
— Я всегда хотела, чтобы мои дети жили в полной семье. По этой причине я не желала расходиться с Дэнисом.
— Вы не ответили на мой вопрос.
Нет, не ответила, потому что он расстроил меня. Повседневные заботы заставили меня немного отвлечься от окружающей реальности, от осознания того, что теперь дети навсегда лишены возможности жить с двумя родителями. Так сложились обстоятельства. Дэнис негодовал. И негодование с каждым днем усиливалось, становилось взаимным, создавая нездоровую атмосферу не только для взрослых, но и для детей.
— Миссис Рафаэль?
— Полная семья — это прекрасно, — ответила я. — Но она не самое важное в жизни. Она не дает гарантии, что ребенок вырастет счастливым. Я знаю много счастливых, уравновешенных детей, воспитывавшихся в неполных семьях.
— Например, вы.
Я была уравновешенной. Другой вопрос, чувствовала ли я себя счастливой.
Но мне не хотелось усложнять разговор, и я ответила:
— Да. Я. Это зависит от того, как мать или отец справляются с ситуацией. Это зависит также и от ребенка, и от его отношений с родителем. Мы с матерью были похожи и помогали друг другу.
Он помолчал какое-то время, посасывая конфету и что-то выжидая.
Я заполнила паузу:
— У моей сестры Роны характер иной. И у нее сложились иные отношения с матерью.
— Какие?
— Мне жаль, но я не знаю, — ответила я, неуверенно рассмеявшись. — Вернее, знаю, как они выглядят со стороны, но не знаю, отчего они такими стали.
Дин Дженовиц нахмурился, облокотился на подлокотник своего кресла и оперся подбородком на кулак.
— Они раздражают друг друга, — начала объяснять я. — Одна не может дать того, чего хочет другая. Они недооценивают друг друга.
— Кто из вас старше?
— Я.
— Очевидно, вашей сестре сложно было за вами угнаться.
— Не в этом дело. Мы с мамой очень близки. Рона чувствовала себя лишней и поэтому старалась привлечь к себе внимание. Но чем сильнее она старалась, тем хуже ей это удавалось.
Дженовиц выглядел заинтригованным. Мне пришло в голову, что, будучи опытным психологом, он мог бы посоветовать мне, как лучше наладить контакт с Роной.
— Мамой владела навязчивая мечта. Ей хотелось, чтобы мы никогда не испытали той беспомощности, которую испытала в свое время она сама. Я восприняла ее наставления буквально и стала независимой и самодостаточной. Рона же поняла все по-своему и вышла замуж за самого богатого парня, какого могла найти. Брак развалился, она вышла замуж снова и снова потерпела неудачу. Теперь у нее есть деньги, имущество, и она никак не может понять, почему мама недовольна.
— А почему мама недовольна?
— Потому что у Роны нет никаких связей в этой жизни — ни детей, ни верных надежных друзей. Она ничего не умеет делать и не желает работать, просто порхает с места на место. Мама считает ее поверхностной.
— Вы тоже?
— Я думаю… — я подбирала слова, — думаю, она просто застряла на одном месте. Рона столько лет пыталась завоевать мамино расположение, что уже сама не понимает своих желаний и не представляет, в каком направлении ей дальше идти. Полагаю, Рона просто в ужасе. Она не способна заслужить одобрение матери и начинает думать, что вообще ни на что не способна в жизни. Замкнутый круг.
— Бедная девочка, должно быть, совсем упала духом. Она, наверное, считает, что мать не любит ее. Мать когда-нибудь беспокоило это?
— Уверена, — нахмурилась я. — По крайней мере, мне так кажется. Ее поколению порой нелегко выражать некоторые чувства.
— Ее поколение — мое поколение. И я всегда выражаю именно то, что хочу выразить.
— Ну а моя мать нет. Не умеет или не хочет.
— Так первое или второе?
— Не знаю. Но я точно знаю, что она любит меня. И могла бы не говорить мне ни слова об этом, не сжимать моей руки, не обнимать меня. Любовь написана у нее на лице.
— А Кикит и Джонни замечают любовь на вашем лице?
— Да, но это не особенно и важно. Я постоянно говорю им о своей любви, обнимаю их. Я не хочу, чтобы они сомневались в моих чувствах. Здесь я очень отличаюсь от своей матери, если вы об этом хотели спросить. Мои дети знают, что я их люблю. Спросите их самих. Они вам скажут.
— Итак, ваша мать работала по многу часов в день. Вас это обижало?
— Я понимала ее. Я знала, что у нее нет выбора.
— Но вас это обижало?
Я не хотела обижаться на нее. Конни так старалась обеспечить нам достойную жизнь, что с моей стороны было бы черной неблагодарностью критиковать ее. И все же я порой очень пугалась некоторых вещей, которые случались в моей жизни, — ссор с другими девочками, денежных проблем, менструации, — и хотела свернуться калачиком у нее на коленях, приласкаться к ней. Но матери просто не оказывалось рядом.
— Иногда. Я чувствовала себя очень одинокой.
— Вас не беспокоит, что ваши дети могут чувствовать то же самое?
— Нет. С ними все иначе. Во-первых, меня воспитывала только мать. Когда она уходила на работу, мы с сестрой оставались одни. Во-вторых, ничем не занимались после школы. В-третьих, мы не могли ей позвонить.
— Почему?
— Босс запрещал ей пользоваться телефоном в личных целях. А мои дети звонят мне в любое время. Я сама прошу их об этом. Еще они очень любили приходить ко мне на работу во время школьных каникул.
— Они не мешали вам?
— Нет.
Дин Дженовиц скептически улыбнулся.
— А вам никогда, даже в период их младенчества, не хотелось отдать их обратно?
— Отдать обратно?
Он продолжал улыбаться.
— Есть такое выражение. Вы понимаете, что я имею в виду. Когда вы понимаете, что сыты по горло всеми спорами и ссорами…
— Да, конечно, мне знакомы такие моменты…
— Терпение. Сколько баллов вы себе дадите?
— По отношению к детям? Девять с половиной.
