– Но… Мэйсон ведь не может ожить внезапно… Или может?
– Боюсь, что не может. Ее легенда требует мученичества. Никто этого не планировал, просто так вышло. Но миф стал жить своей жизнью, и мы не можем стать у него на дороге.
– Тогда мне придется остаться мертвой. Мне придется быть Эми.
– Но когда ты будешь рисовать, ты будешь Мэйсон. Мэйсон задумалась.
– Если ты чувствуешь, что тебе такое не под силу, я пойму. Но если ты предпочтешь стать моим соратником в выполнении этой высокой и почетной миссии, я отдам все, что у меня есть, ради претворения в жизнь нашей мечты. Все отдам… тебе.
Ричард сказал это так искренне и так страстно, что у Мэйсон закружилась голова. За один вечер она услышала от него, что он ее любит, что он ее прощает – нет, восхищается ее обманом, и еще – что он хочет посвятить ей жизнь. Какая женщина против этого устоит? И к чему сопротивляться?
Мэйсон приподнялась на цыпочки, взяла в ладони лицо Ричарда и от всей души поцеловала. То был самый сердечный, самый горячий поцелуй в ее жизни.
– Ты уверен, что дверь заперта? – спросила она. Ричард улыбнулся и показал ей ключ:
– Мы отрезаны от всего мира. Нас только трое: ты, я и Джоконда.
– Хорошо.
Мэйсон завела руки за спину и расстегнула застежку на платье, и оно упало на пол. За ним последовали нижняя юбка, рубашка, затем туфли, чулки, корсет. Пока она не осталась стоять перед Ричардом совершенно нагой.
– Я никогда так не обнажалась раньше. Не знала, что при этом чувствуешь себя такой… свободной.
Ричард подошел к ней и медленно развернул спиной к себе. Он поцеловал ее в плечо. Затем провел влажную дорожку из поцелуев вдоль ее спины, ниже, ниже, опустился на колени. Он бросил взгляд на ее автопортрет, взглянул на родинку на портрете, затем на Мэйсон. Он поцеловал ее родинку нежно, почтительно, с благоговением.
Интимность его поклонения привела Мэйсон в возбуждение. Она обернулась к Ричарду и сказала:
– Сними одежду. Я хочу видеть тебя таким же нагим, как я сама. Я хочу, чтобы мы были как Адам и Ева здесь, в нашем Эдеме.
Ричард поднялся с колен и стал раздеваться. Сильное тело, мощное и мужественное, мощная, развитая грудь, покрытая темным волосом, притягивала взор, вызывала желание прикоснуться к ней, пробежать пальцами по этим скульптурным контурам. Тонкая талия, узкие, но мускулистые бедра. Все в нем, каждый дюйм тела, отличалось необузданной, мужественной красотой. И член его, дерзкий, набухший, стремительно поднимался под взглядом Мэйсон. Ричард был сложен так, что сам Аполлон мог бы ему позавидовать. Сев рядом с Мэйсон на кресло, он прошептал:
– Не торопись, почувствуй дух этого места. Подумай о том, что за свою долгую историю видели эти стены. Подумай об энергии, которой обладают все эти восхитительные предметы искусства, собранные в одном месте. Энергия, что взывает к нам, что говорит с нами без слов, но так ясно, так мощно… Пусть эта энергия войдет в нас, овладеет нами, даст нам силы выдержать то, что нам предстоит. Пусть она сплавит нас воедино.
Слова его западали Мэйсон в душу. Она чувствовала ту энергию, о которой говорил Ричард, квинтэссенцию всего того, что создали великие мастера, их боль, их страдание и их гений, сумевший превратить даже само страдание в красоту. Эта энергия наполняла ее, дарила ей уверенность и веру. Словно сами боги давали ей благословение на то, чтобы она соединилась с ним в одно целое.
Она взяла его в рот и почувствовала, как он еще сильнее набух там, внутри, заполнил собой все свободное пространство. И та пустота, что зияла в ее сердце столько лет, тоже начала наполняться. То чувство, что охватило ее, было выше блаженства. Словно она унеслась на иной, более высокий уровень существования. И, покуда он скользил внутрь ее рта и обратно, Мэйсон потеряла всякое представление о времени, о том, кто она, и о том, что может принести ей завтра, или следующая неделя, или следующий месяц. Она чувствовала Удовлетворение, и благодарность, и исключительную целостность, которая была выше всего того, что она могла бы вообразить, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
Однако Ричард все же вышел из нее, опустил ее на шезлонг и встал на колени рядом.
– Я хочу вкусить тебя, – сказал он и припал губами к ее лону.
Язык его был как жаркое пламя. Когда Ричард нашел ее нежный клитор и умело принялся за работу, Мэйсон перенеслась туда, где уже успела побывать только что, где понятия времени не существовало, где было одно лишь наслаждение. Наслаждение, которое нарастало, нарастало и нарастало, пока вся она – тело, ум, душа – не открылась свободно навстречу Ричарду, ликуя от экстаза, рожденного его языком.
Как только закончились спазмы оргазма, Ричард вошел в нее и вновь перенес Мэйсон в мир чистого восторга. Он загонял себя в нее, и она поднималась ему навстречу, и они обнимали друг друга так крепко, что сложно было сказать, где начинается тело одного и где кончается тело другого.
– Глубже, – приказывала она. – Глубже… Не останавливайся… оторвись от земли… глубже, глубже…
Ричард вскрикнул и откинул голову. Когда он выплеснул в нее семя, она почувствовала, что уносится куда-то, меняется, перетекает в него, сливается с ним, сливается… сливается… Ее тело не могло вместить его. Она закричала, и весь огромный дворец эхом повторил ее крик.
– О Боже…
И, когда все осталось позади, Мэйсон лежала, свернувшись калачиком в объятиях Ричарда, и чувствовала себя божественно. Сонно она взглянула на шедевр Леонардо.
Извечная тайна оказалась раскрыта.
Она знала, почему улыбалась Джоконда.
Глава 18
