— Я не готов предоставить вам такую информацию, — коротко сказал он и приподнял шляпу. — Хотя, разумеется, еще раз благодарю за помощь.
Уитти пожал плечами и открыл дверь.
— Bene agendo nunquam defessus,[21] — сардонически пробормотал он, когда гости вышли в вихрь листьев и дождевых капель.
— Вам также спокойной ночи, — сказал Гроувс, садясь в кеб, где рядом с ним разместился Прингл.
Глава 12
У обоих были все основания чувствовать себя как дома. Ее жилище — еще меньше, чем Канэвана — некогда служило кладовкой какой-то модистки. Оно было зажато под скатами фронтона в самом верху двенадцатого марша путаной лестницы. Здесь стояли узкая кровать, крошечная плита, было протянуто несколько миткалевых веревок, на которых она развешивала белье, на окне закреплено полотно желтого муслина (она сказала, что из окна видно только Грейфрайарское кладбище, а у нее нет большого желания смотреть на могилы). Стены были из тонких досок, на чердаке быстро бегали крысы, а из соседних комнат доносились животные стоны, но в ее собственных владениях все было тщательно прибрано и вычищено. За неимением дорогостоящего освещения она пользовалась масляными лампами и сальными свечами, но при всех ее очевидных финансовых затруднениях на занимавших почти всю стену полках выстроились ряды аккуратно расставленных книг, так что в целом комната казалась миниатюрным вариантом мрачного и скудно меблированного дома Макнайта.
— Мистер Старк разрешает мне брать их домой, — объяснила она, заметив, что Макнайт рассматривает корешки. — Конечно, только те, которые не пользуются спросом. Прочитав, я должна возвращать их в том же виде, в каком взяла. Поэтому я читаю в перчатках.
На ней и сейчас были перчатки — безупречная хлопчатобумажная пара, — она нервно теребила манжеты.
— Я знаю Артура Старка, — сказал Макнайт. — Он печатает в своем подвале солидные научные труды.
Эвелина энергично кивнула:
— Я ему помогаю. Прикрепляю корешки к кожаным переплетам и учусь брошюровать.
— Вы имеете дело с печатным станком?
— Да.
— И ваши пальцы почернели от типографской краски?
— Да. — На Эвелину это произвело впечатление. — Но откуда вы знаете?
Макнайт улыбнулся:
— Вы надеваете перчатки, чтобы не испачкать страницы краской, не так ли?
Эвелина глянула на Канэвана, как бы отдавая должное дедуктивным способностям его спутника. Канэван просто кивнул, подтверждая, что профессор реален.
— Мистер Старк, — сказала она, — называет это черным искусством.
Макнайт хмыкнул.
— Можно было бы найти и более безобидное название, — возразил он, — особенно если иметь в виду ваше общение с властями.
Она робко улыбнулась, и Макнайт наконец сел на стул, поместив свой нелогичный котелок на колени и спросив, может ли он закурить. Канэван предпочел встать у стола, на котором оплывала свеча. Сама Эвелина села на краешек безупречно заправленной кровати и еще раз извинилась за скромное гостеприимство — она не приготовила прохладительных напитков.
— Все в порядке, Эвелина, — заверил ее ирландец. — Мы собрались здесь не на банкет. — Затем, спохватившись, что дерзко назвал ее по имени, прибавил: — Простите, я могу называть вас Эвелиной?
— Лишь бы не Эви, — ответила она.
— Нас к вам никто не посылал, — сказал Макнайт, выпуская первое кольцо дыма, — и мы, разумеется, весьма признательны, что вы нашли возможность принять нас. Мы оба следили за этим жутким делом с определенным интересом и безошибочно чувствуем, что обладаем известными способностями, которые могут оказаться бесценными в применении. Если вам еще не известно, Эвелина, меня знают как человека, носящего звание профессора логики и метафизики Эдинбургского университета.
— Я знаю, кто вы, — сказала Эвелина.
— О?
— Я бывала на лекциях в университете, — объяснила она, — в том числе и на некоторых ваших.
И впервые Макнайту пришло в голову, что это, может быть, та самая девушка, которую он видел тогда в аудитории, а стало быть, мимо нее проходил на Олд-Долкит-роуд. Он посмотрел на Канэвана. Ирландца, казалось, охватили те же подозрения, но он промолчал.
— Прекрасно. — Профессор был заинтригован. — Тогда вам известна область моих научных интересов?
— Мистер Старк издавал много лекций на философские темы.
— Могу себе представить. А труды покойного профессора Смитона?
Эвелина несколько смутилась и посмотрела на Канэвана как бы в поисках поддержки.
— Не думаю, что у мистера Старка повышенный интерес к таким предметам, — робко сказала она.
— Церковным?
Эвелина кивнула и принялась теребить манжеты.
— А у вас, Эвелина? — спросил Макнайт. — Могу я спросить, верите ли вы в Бога?
— Я верю в чистоту веры. — Говорила она через силу. — Но могу ли назвать себя верующей… уже не знаю.
Ей нелегко далось это признание, и Канэван сказал:
— Всегда трудно сохранять веру перед лицом испытаний.
Но Эвелина смущенно промолчала — казалось, она хотела что-то ответить, но боялась их обидеть. Макнайт продолжил:
— В вашем возрасте обычно, пускаясь в воды философии, задаваться вопросом о природе собственной веры. Могу я спросить: вы родились в Ирландии, Эвелина?
— Нет, в Эдинбурге.
— Ага. А у вас сохранились о городе какие-нибудь детские воспоминания?
— Только о сиротском приюте. Нам не разрешалось выходить.
— А о приюте? О чем вы думаете, когда я говорю о нем?
Она задумалась.
— Я думаю о туго перевязанном свертке.
— Свертке? Не клетке?
— В клетке можно дышать, — сказала Эвелина.
Затягиваясь, Макнайт пристально посмотрел на нее. Она была в чистеньком рабочем фланелевом платье, короткие волосы растрепались; вполне привлекательная девушка, решил он, только вот полукружия под глазами, такие резкие, что их можно принять за шрамы. Она все время сглатывала. Канэван заметил ее смущение и снова почувствовал необходимость что-то сказать.
— Вы не обязаны отвечать на наши вопросы, — заверил он ее. — Помните, в глазах закона у нас нет власти, и, уж конечно, это никакой не суд. Мы только хотим помочь, и вы можете выставить нас в любой момент.
Она с благодарностью посмотрела на ирландца:
— Но я хочу ответить на ваши вопросы. Я знаю — вы здесь, чтобы помочь. И потом, такое облегчение снять с себя этот груз; ведь остальные, кажется, не склонны мне верить.
— Полиция? — спросил Макнайт.
