Она кивнула.
— Они считают, вы как-то замешаны в убийствах?
— Не знаю, — искренне сказала она и вздрогнула.
— Боюсь, в любом случае это лишь вопрос времени.
Эвелина явно встревожилась и рефлекторно перешла на декларативный тон:
— Но я им уже все объяснила. Я сказала им, кто убийца.
Макнайт был немало удивлен:
— О!
Губы у нее задрожали, а затем, как и в разговоре с инспектором Гроувсом, она, преодолевая воображаемый барьер, выдавила из себя признание:
— Это фонарщик.
Макнайт посмотрел на Канэвана.
— Фонарщик, — еще раз сказала она, боясь, что он не понял. — Человек, которого я видела во сне.
— Фонарщик, — повторил Макнайт и в замешательстве посмотрел на нее. — Это человек? — спросил он. — Или метафора?..
Но прежде чем она успела ответить, из соседней комнаты раздался стон, и Эвелина вроде даже покраснела.
— Мои стены, — извинилась она, — почти что занавески.
— А может, и ваши ответы почти что занавески? — спросил Макнайт, выпуская очередное облако дыма.
Она моргнула, не понимая, что он имеет в виду, а Канэван решил, что профессор удивительно невежлив.
— Извините… — начала она.
— Не стоит, — сказал Макнайт и тускло улыбнулся. — Но скажите… как долго вам уже снятся такие сны?
— Кошмары?
— Если это кошмары. Сны, в которых вы видите, как убивают людей.
— Только… только с недавних пор.
— Раньше вы не видели таких снов?
— Не помню. Может быть. Когда я была в Ирландии…
— Продолжайте.
— Я видела священника. Видела, как его убили возле собора в Дублине.
— Вы слышали впоследствии, что какой-либо священник был убит при подобных обстоятельствах?
— Нет, но у меня почти не было доступа к таким новостям. К любым новостям.
— Вы жили потом в другом сиротском приюте?
— Я жила на птичьей ферме со своей семьей.
— Вашей приемной семьей?
— Со своей семьей, — повторила она, как будто не понимая разницы.
— Вы переехали на ферму прямо из эдинбургского приюта?
— Кажется, да.
— Значит, ваша семья забрала вас из приюта.
Она стушевалась и побледнела.
— Я не помню.
Канэвану снова показалось, что манера Макнайта неприятно напоминает допрос, и он решил вмешаться.
— Убийство этого священника, Эвелина, — спросил он как можно бережнее, — в нем тоже виноват фонарщик?
Она беспомощно посмотрела на него:
— Честно говоря, не помню. Воспоминания так…
— Обрывочны?
Она закивала.
Опять страстные стоны из соседней комнаты. Она повысила голос, как бы отвлекая своих гостей.
— Это трудно объяснить, — сказала она. — И полиция решила, что я выдумываю эти сны. Но я не выдумываю их. — Она снова посмотрела на Канэвана в поисках поддержки. — Вы верите мне? Хотя бы вы мне верите?
— Мы вам верим, — ответил Канэван.
Было заметно, что ей стало легче.
— Я боялась спать, боялась увидеть очередной сон. Я чувствую… меня разрывает на части. Что я в каком-то смысле виновата.
— Вы не должны чувствовать себя виноватой, — сказал Канэван. — Это всего лишь сны.
Она посмотрела на Макнайта, чтобы получить подтверждение, но тот вместо этого пустился в рассуждения:
— Отношения бессознательного и сознательного в какой-то степени похожи на отношение кошки к дому. Днем кошка с удовольствием сидит дома, полностью признавая его пределы, но, вырываясь ночью, в снах, часто покидает их. Бродит по местам, которые, быть может, не узнает при дневном свете. Творит безобразия, которых потом устыдится. — За стеной раздался кульминационный стон, и брови Макнайта взмыли вверх. — И конечно, нельзя забывать, что существует много видов кошачьих, от самого тихого домашнего котенка до рыкающего тигра джунглей. А извне не всегда можно определить, что за существо обитает в доме.
Эвелина не до конца поняла смысл сказанного им, но они отсылали к первым версиям убийства Смитона, в соответствии с которыми его разорвал на части дикий зверь, и она не знала, что ответить.
— Надеюсь, — после паузы сказала она, — что во мне не живет тигр.
— А даже если и живет, в этом нет ничего зазорного, — успокоил ее Канэван. — Мы ведь не обвиняем желудок в том, что он бывает голодным.
Он был уверен в целесообразности этого замечания, хотя и сомневался в его безупречности с точки зрения теологии.
— В этих кошмарах, — продолжал Макнайт, — доводилось ли вам видеть убийцу — этого фонарщика — до убийства?
— Нет, я просыпалась, как только кто-то набрасывался на людей.
— А полковник Маннок?
— Как только… как только я увидела тело. И услышала хруст, хрустели кости.
Макнайт мрачно кивнул и, повернувшись к Канэвану, прошептал ему словно ассистирующему хирургу:
— Здесь мы наблюдаем суицидальный импульс, свойственный ночным кошмарам. Большинство сновидений еще глубже погружают человека в сон, чему способствуют даже внешние факторы — такие, например, как шумы. Но ночные кошмары безнадежно разрушительны. Такова сила их презрения к бессознательному, к его носителю и даже к самим себе. — Он снова повернулся к Эвелине: — Могу я спросить, каков был характер ваших снов до этих убийств? Это были кошмары?
— Нет, не кошмары. Это было… ничего.
— Какой-нибудь сюжет?
— Никакого.
— Могу я спросить, что вы там делали?
Этот вопрос, судя по всему, поставил ее в тупик.
— О, меня не было в этих снах.
Макнайт нахмурился:
— Простите. Вы говорите, что вас там не было? В ваших собственных снах?
Она кивнула. Макнайт замолчал, чтобы обдумать услышанное.
