глазах почернело от этого нажима – вот-вот сейчас мозги на щеки вывалятся, а в портках – еще немного, и тово… Мужик крякнул, видимо удивленный, что Хвак еще в сознании, сдвинул ладони к Хваковым бокам, поднатужился, вознося противника повыше над собой и швырнул его оземь! Грянься Хвак беспрепятственно всею тушей – быть бы небольшому землетрясению, но неведомым чудом Хвак успел на лету поймать плечо этого мужика в левую ладонь, вцепился крепко и этим слегка ослабил силу своего падения, замедлил его. Тряхнуло обоих, и оба же кубарем полетели в мелкую пыльную траву. Хвак даже успел въехать десницей в клыкастое рыло, прежде чем сам почуял богатырский удар по затылку, от которого глаза едва не выскочили куда-то в кусты. Но удар – что удар – одним больше, одним меньше, а вот режущий холодок у самой шеи и продолговатый отблеск – это гораздо хуже…
– Лежи смирно, ублюдок, не то я своею властью прекращу общее веселье и одним ударом отделю твое вонючее жирное тело от твоей дурацкой головы. Скоси глаза, не шевелясь сам. Все видишь?
– Кх… да…
– Что видишь?
– Меч.
– Братцы с сестрицами! Да, может, он не такой уж и дурак? Давайте, я его просто порублю на куски и все. Большая часть достанется нашему Чимборо, в награду за перенесенные страдания…
– Ты что, а? Ты сам, что ли дурак, а? Какие страдания? Я никогда нигде не страдал, тем более от смертного! Ларро, а Ларро? Ты тут из себя старшего не изображай! Понял меня, да? Но он на меня руку поднял!
– Нынче не время нам всем слышать твои бабьи привизги, дорогой мой брат. Хорошо, будь по-твоему: получишь свой кусок не в утешение перенесенной обиде, а в награду за проявленную доблесть. Большую часть сожрешь ты, но и остальным вволю достанется, эвона мяса сколько. Подходит? Все согласны?
– Я не согласна. Если сестрица Тарр не врет нам и не ошиблась, то Матушка впоследствии может осердиться на ослушника, равно и на ослушницу.
– Причем, ну причем тут ослушницы? Где ты видишь ослушание, глупая робкая Орига? Вздумалось нам развлечься, вот и мы и… Нет никакого запрета, да и какой может быть запрет на смертного? Руби его Ларро!
– Погоди! Я тоже не согласна с Уманой и с Чимборо, а поддерживаю Оригу. Я сказала вам чистую правду, и пусть не могу поклясться, что сама слышала все Матушкины слова, но… Дорогая Умана, я понимаю твое нетерпеливые желание выбрать и получить свою долю, ибо объемисто смертное брюхо и, вероятно, полно в нем свежего дерьма, но…
– На себя лучше посмотри! Моль ночная!
– … скорее всего, я и Орига будем в меньшинстве, но голос мой за то, чтобы не лишать его жизни ни одним из доступных нам способов. Мне безразличны все смертные – хотя я люблю подарки от них – а этот жирный негодяй очень уж неприятен, однако я поднимаю свой голос против смерти и пусть Матушка видит, что я и Орига ей верны и послушны. В отличие от Уманы!
– Ах ты подлая…
– Тихо всем! Чимбо, ты чего скажешь?
– Я?.. Гм. Я как все. Но руки у меня чешутся башку ему отвернуть. Он поднял на меня свою подлую грязную руку!.. Вы все видели!
– Видели. Что смертный тебя вывалял в пыли да в птичьем дерьме! Позор!
Голый мужик в фартуке взвыл в ответ на насмешку той, кого называли Уманой, растопырил корявые пальцы и попытался подскочить к ней поближе, но воин с мечом заступил ему путь. Для этого ему пришлось снять свою ногу со спины лежащего смертного и убрать меч от его шеи.
– Стой, братец! Как ни горько – она истинное произнесла. Спрячь свою зубочистку, я не собираюсь дуэли с тобою устраивать. Спрячь, как брата прошу.
Хвак, весь в ужасе и оцепенении от невероятных догадок, все-таки воспользовался тем, что шея и спина свободны, и повернул голову – смотреть.
В руках у клыкастого мужика в фартуке сиял – иного слова не скажешь – легкий двуручный меч… Неведомо откуда взялся и точно так же вдруг исчез – и Хвак не понял, как это получилось. А у другого, который выглядел по-военному, в латах, но как-то иначе одет… не так, как ратники… меч по-прежнему обнажен… а сияние в его огромном мече тусклое и темное, как догорающие угли… Лысый, даже под шлемом это видно, безбровый…
– Не-е-ет, биться с тобою даже не собирался, я кузнец, а не забияка, но мои мечи, братец, твоего не хуже, ибо одно дело война, а другое…
Хвака словно подбросило в стоячее положение, и он опять бросился наутек, куда глаза глядят, лишь бы прочь от страшных этих… этих… этих… Богов!.. На пути его стояла одна из богинь и Хвак словно в скалу врезался: брык! – и упал, оглушенный, почти на то же место.
– Ну! Что я говорила! Убей его, Ларро! Он меня, меня – наземь сшиб, словно какую-то смертную… потаскуху!
И действительно: в своей безнадежной попытке убежать, Хвак случайно сбил с ног ту самую, отвратительную… клыкастую… Да они все при клыках, но у этой… у богини Уманы… очень уж они желтые и слюнявые! Гадина!
Хвака опять вскочил на ноги, уже с секирою в руке. Ярость в нем боролась с ужасом, и ярость победила: коли не убежать – надо драться… напоследок…
Секира встретилась с мечом, руку едва заметно тряхнуло и в ней остался обломок деревянной рукояти, в половину локтя длиною… Единым мечевым росчерком Ларро перерубил не только древко секиры, но и само тело ее, поперек лезвию, от жала к обуху, на две почти равные половинки. Хвак остался безоружным, однако, его почему-то добивать никто не стал: невероятной силы удар сзади в ухо и одновременно пинок по ногам повергли его в прежнее лежачее положение.
– Спасибо тебе, любезный братец Чимбо, без тебя бы мне с этим мужланом никак не справиться.
Видимо, клыкастый бог в фартуке услышал насмешку в словах другого бога, он зарычал и лягнул лежащего Хвака босой пяткой в бок.
– Все насмешки строишь? Зазубрин-то на мече не боишься, от дуэлей с навозными крестьянами, от топоров от ихних?
– Не боюсь. Мечи я, все-таки, как бы ты ни пыжился ремеслом, кую не хуже тебя.
– Нет, хуже!
– Не хуже. Зазубрин на мече моем нет, но и секира у этого пентюха была преотличная, просто невероятно – откуда берутся у смертных подобные?
– Так пожелай и узнай, это же просто.
– Я бы и пожелал, дорогая Умана, да мне лень. Итак, что решим со смертным? Кстати, по-моему, он тебя рассмотрел и не считает тебя красавицей. Взгляни на мысли его.
– О, о! Вы слышали, что он про меня подумал???
– Правду подумал. Лежи тихо, людишок. Если ты еще раз выдернешь спину из под моей стопы – да падет на меня одного гнев Матушки, гнев истинный или предполагаемый! На тысячу кусков порежу. Ты понял меня? Скажи словами, а не мыслями.
– Да.
– Он понял. Как бы ни хотелось нам тут развлечься по-настоящему, но от его смерти придется отказаться.
– Почему это???
– Почему, Ларро?
– Потому что он не прост возможностями своими. Он не сошел с ума от ужаса, он дважды приложил наземь бессмертных богов… он…
– Подлый вонючий засаленный кусок человечины! Вот кто он!
– Умана, красавица моя премудрая! Хорошо. Подойди и убей его сама, я отступаю. Да свершится предначертанное: остальные боги не захотели собственноручно лишить жизни это гнусное существо, а Умана осмелилась. Все мы этому свидетели. Ну же?..
– Но я…
– Вперед. Убивай, потроши, кушай… чавкай в одну глотку… мы все не участники.
