Хвак взвыл, затряс головой, разбрызгивая капельки крови по сторонам, и упал ниц.
– Не буду. Прочь! Не буду тебя слушать! Уйди! Прочь, демон!
Но почти сразу же оттолкнулся руками от земли, приподнял голову и туловище, выгнувшись как ящерица, одна рука его поддерживала зыбкое равновесие, а пальцы другой опять свернулись в кулак, чтобы ударить в лицо… Но не долетел кулак до лица, словно бы зашатался и опять расправился в ладонь, уперся в пыльную дорогу.
– А-а, червь! Ты думаешь, что это ты упрямый? Не-е-ет, просто это я, Великий Джога, не захотел до поры причинять ущерб имуществу своему… Да, увлекся, виноват… Забыл, знаешь ли, каково это – владеть движимым имуществом. Движимое имущество – это ты, раб.
– Я не р… Ой!.. У-у… У-у-у-а-ха-хахаха-а-а!!! Не-е-ет! – Хвак внезапно перевернулся на спину, лежа впился пальцами обеих рук себе в бока, возле ребер, стал быстро ими перебирать и поглаживать… И хохотать…
– Ха-хаа… Это называется щекотка. Мучить ею можно сколько угодно, а урона тельцу – ни малейшего. Я тебя… у-ха-ха-хааа!.. одною щекоткой допытаю до полной покорности! Раб.
– Я не… – попытался возразить Хвак и вновь зашелся в истошном хохоте.
Он вдруг прекратил смеяться, встал на ноги, легко, не шатаясь, и побежал по дороге. И даже бессмертные боги не сумели бы определить на первый взгляд – кто именно из двоих существ, насельников огромного жирного тела, управляет им… Видимо, желания обоих совпали в этот миг…
– Хватит бежать, раб. Тело надобно беречь.
– Я не раб.
– Раб, и не перебивай меня.
– Я не… ой!
– Вот! Из-за твоей норовистости я себе язык прикусил! Ты раб. А я хочу есть и пить. И спать, и плясать, и драться… И разговоры вести, и девок хочу… Ты тоже будешь во всем этом участвовать. Видишь вон тот пень?
– Вижу.
– Сейчас сядем, я приму от тебя клятву верности и покорности – и побредем себе, ликуя, навстречу моей новой жизни и радостям моей новой жизни.
– Не буду я тебе ничего приносить! Уйди от меня, гадина!
– Хвакушка, раб ты мой ненаглядный! Видишь, я тебя как Хавроша называю… Помнишь Хаврошу?
– Помню. Гадина была. Такая же, как и ты.
– Обижаешь, раб. Я гораздо хуже ее. Но все твои знания и воспоминания – теперь мои.
– Чего? Как это?
– Болва-а-ан. Повелитель Ларро правильно про тебя сказал. Объясняю как можно проще: я живу в твоем теле, в твоей голове. Тебя подарили мне боги, со всею твоею требухой, с портянками, с мыслями и с воспоминаниями. Ой!.. А это что такое?
– Чего?
– Темное пятно у тебя в памяти, куда мне проникать… ой. Оно жалит и не пускает! Что это такое, раб?
– Чего? Это… я не раб!
– Тьфу! Странное какое. Однако, спешить некуда, потом разберемся. Хорошенькое же мне тельце досталось – с изъянцем!
– Каким еще… изъ… ну…
– Порченое, вот каким. Ну-ка, встал на четвереньки! Изобрази мне горулю. Повой, повой погромче, рыло крестьянское!
Хвак рухнул на четвереньки возле пня, но выть не стал, а только замычал, мотая толстыми щеками.
– М-м-м… Не буду!
– Будешь.
– Не буду.
– Непременно будешь. Ты думаешь, что ты упрямый, да? Что сумеешь своею духовной сущностью переспорить мою духовную сущность?
– Чего?
– Я говорю, что у меня вообще нет духовной сущности, сиречь души, и твоя, человеческая, устанет гораздо раньше меня, ибо при любых запасах прочности ее, она, человеческая, все-таки, гораздо меньше бесконечности и пустоты, неотъемлемой частью которой я состою вот уже четверть вечности. Э-э… да мои слова пролетают мимо твоих тупых мозгов, подобно тому, как тучи небесные проплывают в горнем небе, не царапаясь о колючки вот этого придорожного кустарника…
– Как это?
– О, боги… Ладно. Коли уж нам существовать в одном теле некоторое время, мы с тобою должны больше знать друг о друге, да, знать и даже подружиться, подобно тому, как у хорошего господина все друзья меж собою: строгий господин – а под ним, тучным и добрым стадом, его челядь, рабы, домашние животные и ручные птеры. А ведь ты отныне, пусть и не навсегда, самое дорогое мое домашнее животное. Поэтому я сейчас широко, я сейчас добровольно, я сейчас откровенно приоткрою пред тобою сущность свою и ты в нее заглянешь. Ты ничего не сумеешь там разрушить, напортить или напакостить, но все равно – это великое доверие к рабу со стороны господина, с моей стороны! Загляни, прощупай, вдумайся – и прекрати со мною спорить, перестань сопротивляться. Как только ты покоришься неизбежному, то мы, вернее я, уже спокойно и безмятежно продолжу наслаждаться подарком богов. Зайди же внутрь, взгляни, распахнута сущность моя.
– Как это? – по привычке хотел спросить Хвак о непонятном, да вдруг сам догадался, что такое собственная сущность, и где расположена сущность этого… Джоги… и как туда заглянуть. Постигнутое было похоже на кошмарный сон, из тех, когда утром просыпаешься в холодном поту и не сразу очухиваешься… Только гораздо хуже. Пустота, одиночество, хлад, и посреди хлада огнь, на котором тебя словно поджаривают… и жажда, и отчаяние, и злоба на судьбу, которая определила тебе такую жизнь… такое существование… и… и… желание вырваться оттуда и растерзать все сущее вокруг… И бурлящее, клокочущее, безумное нетерпение, немыслимая сила которого обуздана, стреножена, связана еще большею мощью: терпением, сотканным из самой вечности… Перед ним любое человеческое «хочу-не-хочу» – не более, чем капелька дождя, падающая в безбрежный океан… И постигнутая сущность – грозная правда, не менее осязаемая, нежели вот эта вот травинка, или мазок дорожной пыли поверх нее…
– Что скажешь, смертный?
– Это… ну… Страшно!
– Ха-ха-ха-а… Страшно ему. Ну, хорошо. Буду справедлив, хотя и не представляю, зачем, на какую навозную лепешку сдалось мне это чисто человеческое чувство, насквозь мерзкое и мелкое, как и сами люди… Распахни мне собственную сущность и я загляну в нее… Надеюсь, боги создали меня достаточно крепким и выносливым, чтобы я тут же не развоплотился от превеликого отвращения…
– Чего?
– Чего, чего… Ты в мою сущность заглядывал?
– Да.
– Теперь я в твою загляну, чтобы поровну было. Авось, и отстану от тебя? Мало ли?
– Так ты же уже… Вон, и про Хаврошу знаешь!..
– Я все знаю. Но раз уж я решил стать справедливым – потерплю еще немного: приму и препирания с тобою, и рассматривание сущности твоей. А тебе прямая выгода: вдруг ты мне совсем уж не понравишься и я решу искать себе иное воплощение?..
– Хорошо бы!
– Чем больше я на тебя смотрю, преглупый Хвак, чем больше я слушаю твои слова, прежирный Хвак, тем более поддаюсь тому же самому настроению: хорошо бы от тебя избавиться навеки! Но… Что время зря терять – заглядываем? Готов?
Хвак нерешительно качнул головой, как бы молча соглашаясь с тем, что сам, своими губами, и произнес вслух мгновение назад. Новый голос его был почти таким же, как и прежний, разве что чуть более
