«Стоп!» — думаю я и говорю мечтательно:
— Я тоже люблю полежать в ванне. В этой, конечно, особенно не полежишь, но я как-то приспособился. Вроде получается. Только приходится постоянно менять позу, а то члены мерзнут…
— Это какие же члены у тебя мерзнут? — восклицает Вера озорно и начинает хохотать.
— Да всякие разные члены! — выкрикиваю я и заливаюсь смехом.
Мы смеемся.
«Надо срочно выпить!»
— Дай мне, пожалуйста, чашку, — говорю я, отсмеявшись.
— Эту? — Вера протягивает чашку с цветочками, тоже посерьезнев.
Потом говорит тоном служанки-фаворитки, вытирая руки дырявым Аллиным полотенцем:
— Так, посуду я вымыла, что еще прикажете?
Вторя ей, я отвечаю тоном хозяина-барина:
— А достань-ка, милая, все из сумки. Она там, в прихожей, стоит. Да смотри аккуратнее — коньяк не разбей.
Вера, порозовев, улыбаясь, идет за пакетом.
Кофейник вскипел. Картофель готов. Слава Богу, можно есть.
Я кладу две полные ложки кофе в чашку и заливаю бурлящим кипятком. Кофе, конечно, поганый, даже не гранулированный, но пить можно. На поверхности появляется подобие пенки. Ладно, с коньяком тем более пойдет.
Вера выставляет на стол коньяк, пепси, выкладывает шоколадку. Я протягиваю ей чашку с кофе.
— Спасибо.
— Это, конечно, не «Картэ нуар», но по нашей бедности…
— Ничего, я девушка не избалованная.
Но как она это сказала! Сколько боли, горечи, скорби — и в то же время мягкости и грусти, сколько смирения!.. Или я уже пьян? Нет, надо выпить.
И тут я спохватываюсь:
— А сколько сейчас времени?
— Почти пять. Мы что, опаздываем?
— Да в принципе нет… Время еще есть. Не думай об этом.
Твердым мужским тоном. Успокоил девушку.
Ладно.
Спешить действительно некуда. Концерт все равно сборный. Начнется, как всегда, не раньше восьми, кончится не раньше одиннадцати. Бардов много, и каждый норовит спеть как можно больше. Даже ругаются из-за этого с Алферовым. Многие искренне обижаются. И все страшно серьезно относятся к своим песням, так, словно каждая из них — свет в ночи, освежающий бриз, откровение от Иоанна, Явление Культуры и вообще хлеб насущный, а на самом деле не лучше и не хуже, чем у других, все та же хуйня. Но дай такому вот автору волю, и он понесет свои песни в каждый дом, к каждому костру, в каждый облупленный ДК, пока не доберется до Приморья, где будет петь в кубриках для моряков, и не за деньги даже, а за добрую миску борща, стаканчик водки и желтозубые улыбки соотечественников. Но у Алферова каждый все-таки надеется, что чем дольше он будет петь, тем многочисленнее станет армия его поклонниц и резко возрастет количество проданных кассет.
И уж очень заебывают своими песнями бардессы… Это вообще своеобычный тип женщин. Красивых и просто симпатичных среди них — раз, два и обчелся. Изюминки, чтобы упереться вдруг загоревшимся взглядом самца, нет ни в одной, одеваться они не умеют, предпочитая нечто подчеркнуто асексуальное и по-походному неброское, для того, видимо, чтобы мужчины в зале не отвлекались, а внимали тончайшим вибрациям души, пульсирующей в песнях. Но все их песни об одном и том же — о счастливой любви, о несчастной любви, о любви вообще и еще раз про любовь. Одними и теми же словами, одними и теми же слабенькими голосами. Правда, когда бардессе лет за тридцать, темы несколько меняются, и она начинает петь о детях, о мужьях и причитать о горькой бабьей доле. Это чисто русский типаж тетки с гитарой, мотающейся по лесам и городам с целью прошептать в микрофон под невнятное бормотание струн что- нибудь романтично-кухонное a la Новелла Матвеева. И нет чтобы спеть прямо и откровенно: «Я хочу, чтобы меня выебали, господа!..»
Бардессы на концертах как-то особенно мучительно тянут кота за яйца. Впрочем, публика обычно исполнителям под стать.
А по мне — чем меньше петь, тем лучше, свои триста я все равно получу. Так что поедем-ка мы часам к восьми, чтобы не напрягаться.
— Время есть, — солидно повторяю я, срывая обертку с шоколадки и отвинчивая коньячную пробку. Пробка у «Гянджи» в отличие, например, от дагестанского всегда отвинчивается легко, а с дагестанского их надо либо срывать вместе с резьбой, либо спарывать ножом, но тогда бутылку приходится выпивать сразу, потому что потом ее уже не закроешь.
Я наливаю на глаз в кофе примерно чайную ложку, готовый услышать: «Ой, мне хватит!»
— Ой, мне хватит!
Я киваю и наливаю себе в мензурку. Ровно пятьдесят граммов. Потом наливаю полный стакан пепси.
— А ты есть-то будешь? — тревожно спрашивает Вера.
— Конечно, буду. У меня уже все готово. Но сначала нужно выпить. Ну, за женщин!
Мы чокаемся чашкой и мензуркой, и я залпом выпиваю. Я коньяк цедить не умею, хотя мне говорили, что коньяк именно цедят, предварительно погрев бокал в ладонях, чтобы пошел от него шоколадный дух, но «Гянджа» в мензурке, я думаю, для этого не предназначен. На миг у меня захватывает дыхание… У меня всегда после первой рюмки коньяка захватывает дыхание и вкус во рту остается не слишком приятный, даже еще неприятнее, чем после водки, но после третьей это проходит. Я жадно запиваю пепси и чувствую, как шершавая тяжесть обжигает меня изнутри.
Хорошо!
— Ты, Андрюша, пожалуйста, закусывай, а то напьешься, упадешь, что мне тогда делать? — тонким жалобным голоском тянет Вера.
Забеспокоилась.
— Не бойсь, Верунчик, не упадем, — бодро отвечаю я и направляюсь к плите.
Дразнящий запах картофеля. Сейчас я наконец поем.
— Ты точно ничего не будешь?
— Нет, спасибо, ты ешь, я вот кофе с шоколадкой.
Fish-and-chips! Национальное английское блюдо. Еда докеров и завсегдатаев пабов. Никакого изыска, но по мне — то, что надо. Только рыба должна быть жареной. Я накладываю картофель на тарелку, беру консервную банку и ставлю на стол. Консервы я всегда ем из банок, чтобы лишний раз не пачкать посуду.
— Вера, а ты песни под гитару поешь?
— Под гитару? Нет, не пою. Могу подпеть у костра, а на гитаре я так и не научилась.
— Ну и слава Богу! — искренне говорю я.
Я начинаю есть и вспоминаю, что, как всегда, забыл купить хлеб. Ну и хрен с ним!
Вера интимно жует шоколадку и отпивает кофе. «Русский продукт» с «Гянджей» — вот, наверное, сюрная смесь.
Я запихиваю в рот огромный кусок лосося. Сочная мякоть наполняет рот. Да, это тебе не крюгеровские пельмени. Стуча вилкой по тарелке, цепляю картофель.
— Интересно, — задумчиво говорит Вера, — сколько такая квартира может стоить…
— Ну, я думаю, тысяч двадцать…
— Двадцать? А не много за такую?
— Да нет… Дом, правда, блочный, но зато прямо у метро. Хотя район, конечно, спальный… Не знаю, если поторговаться, может, пару-тройку тысяч удастся скинуть. Только где их взять, эти семнадцать тысяч?
