Вышли из порта они. Дуновенье гребцов заменило.
Реи на самом верху помещает он мачт и полотна
Все наставляет и в них принимает поднявшийся ветер.
Вот полдороги уже — но, конечно, не больше — по водам
Судно проплыло, и был еще берег противный далёко, —
Начало, сразу сильней стал дуть неожиданный ветер.
«Верхние реи снимать! живей! — восклицает в тревоге
Кормчий. — Эй! Привязать полотнища к мачтам, не медлить!»
Так он велит, — но мешает уже налетевшая буря.
Сами спешат моряки тем не менее вытащить весла;
Те — укрепляют борты, паруса отнимают у ветра;
Черпает влагу иной, льет воду же в воду морскую;
Этот схватился за снасть; пока действуют так без приказа,
В битву идут и крутят зыбей возмущенные глуби.
Кормчий в ужасе сам, признается себе, что не знает,
Как поступить, что ему запрещать, что приказывать должно, —
Тяжесть беды такова, настолько сильнее искусства!
Воды набегом воды угрожают, и небо громами —
Волн громады встают с небесами как будто бы вровень,
Море и брызгами волн окропляет нашедшие тучи;
То поднимая со дна золотистый песок, принимает
То простирается вдруг и шумящею пеной белеет.
Вслед переменам его и трахинское[485] мечется судно:
То высоко вознесясь, как будто бы с горной вершины
Смотрит оно на долины внизу и на глубь Ахеронта[486],
Будто на небо вверх из аидовой смотрит пучины.
Борт, то и дело волной ударяем, грохочет ужасно, —
Он не слабее гремит, чем железный таран иль баллиста,
Чей потрясает удар крепостную уставшую стену;
Силы, грудью вперед, навстречу протянутым копьям.
Так устремлялась вода под порывом восставшего ветра
И подступала к снастям, и намного уж их превышала.
Клинья расшатаны; вот, воскового лишившись покрова,
Вот из разъявшихся туч широко извергаются ливни.
Можно подумать, что все опускается на море небо
Или что море само подымается к хлябям небесным.
Дождь промочил паруса, с небесными водами воды
Вкупе бессветную ночь гнетут ее темень и буря;
Их разрывают одни, полыханьями мрак озаряя,
Молнии. Молний огнем загораются бурные воды.
И уж ввергается внутрь через дыры бортовой обшивки
Что наконец, подскочив к стенам защищенного града,
Видит свершенье надежд и, зажженный желанием славы,
Стену один среди тысяч мужей наконец занимает, —
Так о крутые бока ударяли жестокие волны;
Он лишь тогда перестал штурмовать корабль истомленный,
Как запрокинулся внутрь, за борт плененного судна.
Все же часть моря еще кораблем овладеть устремлялась,
Часть наполняла корабль. И не менее все трепетали,
Стену, другие меж тем ее изнутри занимают.
Слабо искусство. Дух пал. И сколько валов ни нахлынет, —
Кажется, — что ни волна, то мчатся и рушатся смерти!
Этот расплакался, тот отупел, другой называет
Руки напрасно воздев к небесам, невидимым взору,
Молит о помощи; тот — отца вспоминает и братьев;
Этот — с имуществом дом, — что каждый на бреге оставил.
Но к Алкионе Кеик устремлен. На устах у Кеика
Рад, что не с ними она. Он жаждет родные пределы
Вновь увидать, обратить на дом свой последние взоры.
Только не знает, где он, столь сильным море вскипает
Водоворотом, а тень, наведенная черною тучей,
Сломлена мачта, сразил ее вихрь, из туч налетевший,
Сломлен и руль, и, добычей гордясь, высоко подымаясь,
Как победитель волна на согбенные воды взирает
И тяжело, как будто весь Пинд с Афоном с их места
Рушится в бездну сама и силой удара и веса
Вглубь погружает корабль. Немалая часть мореходов
Тяжкой пучиной взята, на воздух уже не вернувшись,
В бездне погибель нашла; другие схватились за части
Стиснул Кеик обломок весла. К отцу он и к тестю
Тщетно взывает, увы! Но жена Алкиона не сходит
С уст пловца. Он ее вспоминает, о ней говорит он.
Чтобы пред очи ее был мертвый он выброшен морем,
Только позволит волна уста разомкнуть, он далекой
Имя супруги твердит, под водою — и то его шепчет.
Но над волнами меж тем вдруг черная водная арка
Рушится, пеною вод погруженную голову кроя.
Было признать, поскольку с высот отлучиться Олимпа
Не дозволялось, свой лик он густыми закрыл облаками,