Мог бы сказать, оглядев вкруг твоей святыни поэтов:
«Что-то меж наших жрецов недостает одного».
Вязы, пусть будет гроздь пьяного сока полна,
Пусть под немолчный удар тимпана вслед за тобою
Вместе с вакханками мчит резвый сатиров народ,
Пусть тяжелей придавит земля останки Ликурга,
Пусть мерцает вовек и все затмевает созвездья
В небе горящий венец критской супруги твоей.609
К нам, прекрасный, сойди, облегчи невзгоды и беды,
Вспомни о том, что всегда был я в числе твоих слуг!
Волей своей изменить Цезаря волю, о Вакх!
Также и вы, о трудов сотоварищи наших, поэты,
Благочестиво подняв чаши, молитесь за нас!
Пусть из вас хоть один, назвавши имя Назона,
Ваши ряды оглядит, о ссыльном вспомнит и скажет:
«Где он, тот, без кого хор наш неполон, — Назон?»
Сделайте так, коль от вас заслужил я любви добротою,
Если мой суд не бывал вашим в обиду стихам,
Я не ниже ценил Музу новейших времен.
Пусть, если можно, всегда среди вас мое имя пребудет, —
И да поможет вам всем песни создать Аполлон!
Перед тобою письмо, из мест пришедшее дальних,
Области, где широко в море вливается Истр.
Если приятно живешь и при этом в добром здоровье,
Значит, и в жизни моей все-таки радости есть.
Так догадаешься сам, если я даже смолчу.
Я несчастлив, вот весь и отчет о моих злоключеньях.
То же случится с любым, вызвавшим Цезаря гнев.
Что за народ проживает в краю Томитанском, какие
Хоть в населенье страны перемешаны греки и геты,
Незамиренные все ж геты приметней в быту.
Много сарматского здесь и гетского люда увидишь, —
Знай по просторам степным скачут туда и сюда.
Лука и стрел с острием, смоченным ядом змеи.
Голос свиреп, угрюмо лицо, — настоящие Марсы!
Ни бороды, ни волос не подстригает рука.
Долго ли рану нанесть? Постоянно их нож наготове, —
Вот где поэт твой живет, об утехах любви позабывший,
Вот что он видит, мой друг, вот что он слышит, увы!
Пусть обитает он здесь, но пусть не до смертного часа,
Пусть не витает и тень в этих проклятых местах!
Пляски под песни мои и аплодируют им.
Я, как известно тебе, никогда не писал для театра,
К рукоплесканьям толпы Муза моя не рвалась.
Все же отрадно, что там позабыть об изгнаннике вовсе
Вспомню, сколько мне бед принесли злополучные песни, —
Их и самих Пиэрид я проклинаю порой;
Лишь прокляну — и пойму, что жить без них я не в силах,
И за стрелою бегу, красной от крови моей.
Смело решаются плыть по кафарейским волнам.
Не для похвал я пишу, трудясь по ночам, не для долгой
Славы, — полезней теперь имя негромкое мне.
Дух укрепляю трудом, от своих отвлекаюсь страданий
Что же мне делать еще одинокому в этой пустыне?
Что же еще среди мук мне облегчение даст?
Как посмотрю я вокруг — унылая местность, навряд ли
В мире найдется еще столь же безрадостный край.
Злобны все, как один, зверствуют хуже волков.
Им не страшен закон, справедливость попрало насилье,
И правосудье легло молча под воинский меч.
В стужу им мало тепла от просторных штанин и овчины,
Лишь кое-кто сохранил остатки греческой речи.
Но одичал ее звук в варварских гетских устах.
Ни человека здесь нет, кто бы мог передать по-латыни
Наипростейшую мысль в наипростейших словах.
Употреблять принужден здешний сарматский язык.
Совестно, все ж признаюсь: по причине долгой отвычки
Слов латинских порой сам отыскать не могу.
Верно, и в книжке моей оборотов немало порочных,
Но чтобы я, говоря, Авзонии речь не утратил,
Чтобы для звуков родных не онемел мой язык,
Сам с собой говорю, из забвенья слова извлекаю,
Вновь повторяю и вновь этот зловещий урок.
Так отрешаю себя от созерцания бед.