Слухи идут, что привел ты корабль к берегам фессалийским.
Шерсть овцы золотой — груз драгоценный — привез.
Если позволишь, тебя поздравляю с возвратом счастливым,
Хоть известить меня сам должен ты был бы письмом.
Может быть, ветер не дал там, где хотел ты, пристать;
Но, чтоб письмо написать, не нужны попутные ветры,
А Ипсипиле привет было за что посылать.
Так почему же письмо отстает от молвы, от которой
И о мужах, что взошли на тобою засеянной пашне,
Против которых тебе меч обнажить не пришлось,
И о драконе, без сна сторожившем шкуру овечью.
И о похитившей шерсть желтую дерзкой руке?
«Сам он писал мне о том» — как я была бы горда!
Впрочем, сколько бы муж не мешкал долг свой исполнить,
Если твоей остаюсь, не о чем мне горевать.
Но говорят, что с тобой приплыла из Колхиды колдунья,
Как легковерна любовь! Как хотелось бы верить, что мужа
Я понапрасну виню в несовершенных грехах!
К нам недавно приплыл из Гемонии гость-фессалиец;
Чуть лишь ступил на порог, — спрашивать я начала:
В землю потупил глаза и не сказал ничего.
С места срываюсь стремглав, на себе разрываю одежду,
«Жив он? — кричу. — Или рок вслед призывает меня?»
«Жив», — отвечает, но я с оробевшего требую клятвы,
Только опомнилась я, о делах твоих спрашивать стала;
О медноногих быках Марса он мне рассказал,
И о змеиных зубах, вместо семени брошенных в землю,
И о взошедших из них вооруженных мужах,
Днем одним исчерпав жизни отпущенный срок.
Змей побежден; и опять, уцелел ли Ясон, я спросила;
Верить надежда велит, верить мешает боязнь.
Он же ведет свой рассказ, обо всем повествуя подробно,
Горе! Где клятвы твои? Где верность? Где право супруги?
Факел, достойный зажечь лишь погребальный костер?
Я не украдкой тебе женою стала: Юнона
Брак наш скрепила, и с ней в пестром венке Гименей.
Передо мною несла факел кровавой рукой.
Что мне минийцев отряд? На что мне Тритонии сосны?
Кормчий Тифий, тебе что до отчизны моей?119
Здесь ведь не пасся баран, золотою сверкающий шерстью,
Я решила сперва — но судьба не к добру увлекала! —
Стан чужеземцев прогнать с острова женским мечом.
В битвах давно мужчин побеждать лемниянки привыкли;
Надо бы жизнь защищать с войском отважным таким!
Дважды здесь лето прошло, дважды зима для тебя.
Третий созрел урожай, и, поднять паруса принужденный,
Ты мне такие слова, полные слез, повторял:
«Прочь увозят меня; но если дано мне вернуться, —
Пусть не погибнет и тот, кого под сердцем ты носишь.
Пусть у зачатого мной будут и мать и отец».
Так ты сказал, и от слез, что из глаз твоих лживых бежали,
Больше ни слова не мог, помню я, вымолвить ты.
Выпуклый парус раздут ветром, и мчится Арго,
Синяя никнет волна и под киль ложится летящий,
Взор твой направлен к земле, в море мой взор устремлен.
Башня стоит над водой, широко озирая просторы;
Вдаль сквозь слезы гляжу, и, потворствуя жадному сердцу,
Дальше обычного взгляд видит и сквозь пелену.
Сколько было молитв, сколько было тревожных обетов!
Ты уцелел, и теперь должно мне их исполнять.
В сердце смешались больном яростный гнев и любовь.
В храмы нести ли дары? Ведь живым я теряю Ясона, —
Как за ущерб мой пролью кровь благодарственных жертв?
Я никогда не была спокойна — вечно боялась,
Были гречанки страшны — а соперницей варварка стала,
Враг нежданный нанес рану смертельную мне.
Не красотою ее, не заслугами был покорен ты —
Силой заклятий и трав, срезанных медным серпом.
Может и солнца коней тьмой непроглядною скрыть,
Воды извилистых рек и потоки легко остановит,
С места заставит шагнуть дикие камни и лес;
Бродит между могил, распустив и одежду и космы,
Может и дальних заклясть: восковую проколет фигурку —
Печень несчастному вмиг тонкое жало пронзит;