Есть пока у меня железо, яды и пламя,
Мести моей ни один не избежит из врагов.
Если способна мольба твое сердце железное тронуть,
Выслушай слезную речь, низкую в гордых устах.
Даже в ноги тебе пасть я готова сейчас:
Если я ничего для тебя не стою, о детях
Вспомни, не дай им узнать мачехи лютую власть.
Как на тебя похожи они! Чуть только их вижу,
Ради всевышних богов, ради светлого пламени деда,
Ради моих заслуг, ради обоих детей,
Ложе верни мне, — ведь я за него от всего отказалась, —
Слово, что дал мне, сдержи, помощь за помощь подай.
Или чтоб змея своей силою ты усыпил —
Я добиваюсь тебя, кого ты мне сам в благодарность
Отдал, кто, ставши отцом, матерью сделал меня.
Спросишь, приданое где? Я его отсчитала на поле,
Взял ты овчину за мной, золотой блестящую шерстью, —
Это приданое мне ты ни за что не вернешь.
Жизнь и твою и друзей в приданое взял ты за мною, —
Все богатства сравни дома Сизифова с ним!
То, что можешь ты быть неблагодарным, — мое!
Скоро все это я… Но зачем предварять мою кару?
Гнев мой, зрея во мне, страшной угрозой чреват.
Будь мне водителем, гнев, — пусть хоть каяться после придется:
Пусть решит божество, которое мучит мне сердце;
Что, я не знаю, но в нем грозное нечто растет.
Из Гемонийской земли гемонийскому Протесилаю
Шлет Лаодамия весть, счастья желает, любя.
Ветер в Авлиде тебя задержал, как молва утверждает,
Где же он был, когда ты прочь от меня убегал?
Ярость бешеных волн мне бы на пользу была:
Больше бы мужу дала поцелуев я и наказов, —
Сколько хотелось еще, сколько осталось сказать!
Как ты быстро отплыл, когда мореходам желанный —
Кстати он был морякам, но любящей был он некстати:
Выпустил, Протесилай, ты из объятий меня,
Вмиг онемели уста, прервались напутствия сразу,
Только с трудом я могла вымолвить грустно: «Прощай».
Протесилай мой уже был далеко от меня.
Видеть покуда могла, я видом твоим утешалась,
Жадно очам твоим вслед очи стремились мои;
Больше не виден был ты, — но виден был мне твой парус,
После, когда и ты, и бегущий твой парус исчезли
И, куда ни взгляни, воды простерлись одни,
Жизнь с тобою ушла, подкосились бессильные ноги,
Тьма разлилась, и без чувств рухнула я, говорят.
Еле меня привели в чувство водой ледяной.
Много ли в их любви, в их помощи было мне проку?
Я лишь сердилась: зачем не дали мне умереть?
Жизнь возвратилась ко мне, и с ней вернулись страданья;
Волосы я не даю причесывать больше служанкам,
Радости нет надевать мне златотканый наряд.
Будто Двурогий170 ко мне прикоснулся копьем виноградным,
Я в исступленье мечусь, места себе не найду.
«Эй, Лаодамия, вновь царское платье надень!»
Мне ли платье носить, что пропитано соком пурпурным,
Если под Троей мой муж воинский носит доспех?
Волосы мне ль убирать, когда шлем ему голову давит?
Буду неприбрана я, твоим подражая невзгодам,
Пусть в печали пройдет время войны для меня.
Вождь Парис Приамид, на пагубу близким прекрасный,
Гостем зловредным ты был — будь же бессильным врагом.
Вдруг безобразным, иль ты сам разонравился ей!
Многих трудов, Менелай, тебе будет стоить беглянка,
Месть для многих твоя станет источником слез!
Боги, молю, от нас отвратите знаменье злое!
Ну, едва о войне вспоминаю, становится страшно,
Словно из снега весной, слезы струятся из глаз,
Ида, Ксанф, Симоент, Тенедос и Троя — пугают
Грозные эти слова сердце звучаньем одним.
То, что не мог защищать, он бы не смел похищать.