- Внизу, Моки. Пожалуйста, мне нужно поговорить с вами.
Ее возбужденное лицо двигалось вправо, влево, стараясь избежать его взгляда. Он зажмурил глаза от света, потом медленно открыл их.
- Поднимайся.
Лицо исчезло.
Он взмахнул рукой в направлении контрольного щита, и мягкий свет заполнил роскошную спальню. Он откинул золотое одеяло, встал на ковер, снял с искривленной бронзовой подставки черный шелковый костюм и накинул его. Встроенные в костюм контуры расправили его в плечах и груди, он нажал впускной клапан в раме стиля рококо: алюминиевая откидная доска опустилась, открыв внутренности бара. Из него выдвинулся дымящийся кофейник и графин с выпивкой.
Повинуясь другому жесту, на полу выросли пузырьковые кресла. Доктор Тмварба повернулся к входной двери, она щелкнула, распахнулась, и появилась Ридра.
- Кофе? - он подтолкнул кофейник, силовое поле подхватило его и мягко поднесло к ней. - Чем ты занимаешься?
- Моки, это... я...
- Пей кофе.
Она наполнила чашку, поднесла ее ко рту.
- Нет ли чего-нибудь успокаивающего?
- Какао? - он извлек две маленькие бутылочки. Алкоголь тоже способен обмануть. У меня кое-что осталось от обеда. Собиралась компания.
Она покачала головой.
- Только какао.
Бутылочка последовала за кофе по силовому лучу.
- У меня был ужасно утомительный день. - Он потер руки. - Работать после полудня не удалось - за обедом гости, все хотели разговаривать со мной, да и после обеда докучали своими вызовами. Минут десять назад лег спать. - Он улыбнулся. - Как ты провела вечер?
- Моки, это... это было ужасно.
Доктор Тмварба отпил из чашки.
- Прекрасно. Иначе я ни за что не простил бы тебе, что ты меня разбудила.
Вопреки своему желанию, она улыбнулась.
- Я всегда... всегда могу рассчиты... читывать на в... вашу помощь и симпатию, Моки.
- Ты можешь рассчитывать на мой здравый смысл и убедительный совет психиатра. А симпатии? Мне жаль, но не после двенадцати. Садись. Что случилось? - Взмах его руки вызвал к жизни кресло рядом с ним. Край сидения легко ударил ей под колени, и она села. - Перестань заикаться и рассказывай. Ты преодолела это, когда тебе было пятнадцать лет.
Голос его стал очень мягким и убедительным.
Она еще раз отпила кофе.
- Код, вы помните, я работаю над кодом?
Доктор Тмварба опустился в широкий кожаный гамак и отбросил назад седые волосы, все еще взъерошенные после сна.
- Я помню, тебя просили над чем-то поработать для правительства. Ты довольно презрительно отозвалась об этом деле.
- Да. И... ну, это не код... это язык. Но сегодня вечером я... я разговаривала с главнокомандующим... с генералом Форестером, и это случилось... Я имею в виду - это случилось, и я знаю!
- Что знаешь?
- Как прошлый раз, я знаю, о чем он думает.
- Ты читаешь в его мозгу?
- Нет. Как в последний раз. По тому, что он делал, я могла сказать, о чем он думает.
- Ты уже пыталась объяснить мне раньше, но я не понял, мне кажется, что ты говоришь о чем-то вроде телепатии.
Она покачала головой, снова покачала.
Доктор Тмварба сплел пальцы и откинулся. Внезапно Ридра сказала ровным голосом:
- У меня теперь есть кое-какие идеи на счет того, что ты пытаешься выразить: 'Дорогая, но ты должна высказать это сама.' Именно это вы хотели сказать, Моки, не правда ли?
Тмварба поднял седые брови.
- Да, это. Ты говоришь, что не читаешь у меня в мозгу? Но ты много раз демонстрировала мне...
- Я знаю, что вы собираетесь сказать, а вы не знаете, что хочу сказать я.
Она почти встала со своего кресла.
Тмварба сказал: - Именно поэтому ты такая известная поэтесса.
Ридра продолжала:
- Я знаю, Моки. Я ношу все в своей голове и вкладываю в стихи, которые понятны людям. Но прошедшие десять лет я занималась не тем. Вы знаете, что я делала. Я слушала людей, улавливала их полумысли-полупредложения, в которых они спотыкались, их чувства, которые они не могли выразить, и это было очень больно. Потом я отправлялась домой и отделывала их, полировала, выполняла для них ритмическое обрамление, превращала тусклые пятна в яркие краски, заменяла кричащие цвета пастелью, чтобы они больше не могли ранить - таковы мои стихотворения. Я знаю, что хотят сказать люди, и говорю это за них.
- Голос века, - сказал Тмварба.
Она ответила непечатным выражением. В ее глазах появились слезы.
- То, что я хочу сказать, то, что я хочу выразить, я еще только... - она снова покачала головой. - Я не могу сказать этого.
- Если ты хочешь расти как поэт, ты это должна сказать.
Она кивнула.
- Моки, два года назад я не подозревала, что высказываю то, что хотят сказать другие. Я думала, что это мои собственные мысли.
- Каждый молодой писатель, хоть чего-нибудь стоящий, проходит через это. Так овладевают мастерством.
- А теперь у меня, есть собственные мысли. У меня есть, что сказать людям. Это не то, что раньше: оригинальная форма для уже созданного. Это новые мысли, и я боюсь до смерти.
- Каждый молодой писатель, созревая, проходит через это.
- Повторить легко, но сказать трудно, Моки.
- Хорошо, что ты поняла это. Почему бы тебе Heрассказать мне, как этот... как действует это понимание другого человека?
Она помолчала.
- Ладно, попытаюсь еще раз. Перед тем, как уйти из бара, я стояла, глядя в зеркало, а бармен подошел и спросил, что со мной.
- Он почувствовал, что ты расстроена?
- Он ничего не почувствовал. Он посмотрел на мои руки. Они стиснули край стойки и быстро белели. Не нужно было быть гением, чтобы связать это с тем, что происходит в моей голове.
- Бармены обычно очень чувствительны к такого рода сигналам. Это часть их работы. - Он допил свой кофе. - Твои пальцы побелели? Что же сказал, или не сказал генерал, и что он хотел сказать?
Ее щека дважды дернулась, и доктор Тмварба подумал: 'Следует ли это интерпретировать более специфически, чем просто нервозность?'
- Генерал - грубоватый, энергичный человек, - объяснила она - вероятно, неженатый, всю жизнь прослуживший в армии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ему около шестидесяти лет, но он не чувствует этого. Он вошел в бар, где мы должны были встретиться, глаза его сузились, потом широко открылись, руки его спокойно лежали на бедрах, потом расправились, шаг замедлился, когда он вошел, но, оказавшись в нескольких шагах от меня, он пошел быстрее. Он пожал мою руку, будто боялся ее сломать.
