Впрочем, в данном случае это неважно, поскольку предмет, который ты держишь в руке, не радиотелефон.
– А что же?
– Аппарат нейтринной связи.
– Что?!
– Думаю ты меня не расслышал. Аппарат нейтринной связи. Принцип действия – излучение и прием направленного пучка нейтрино и обратных им частиц. Нейтрино – точка, антинейтрино – тире, впрочем, можно и наоборот. Об их всепроникающей способности, думаю, напоминать не надо. Тем более не мне тебе объяснять, как двоичным сигналом закодировать любую информацию. Видишь, как все просто, если немного подумать? Кстати, попутно мы выяснили, почему антенна аппарата так похожа на пластмассовый стаканчик Петровича. У тебя ведь возникало такое сравнение? Она улавливает нейтрино.
– Что за чушь! – пробормотал я.
– И так обстоят дела со всем, что тебя окружает. Стоит немного копнуть, и становится очевидным, что все люди, предметы и события подчинены единой логике. А теперь пойми, пожалуйста, главное. И в той реальности, элементом которой являешься ты, и в другой, где обретаюсь я, – нигде нет места аутсайдерам. Ненужные люди оттого и называются так, что никому и нигде не нужны. Ни в одной из существующих реальностей. Оставайтесь под ней – сколько угодно! – но не пытайтесь выбраться на поверхность. Это вас убьет.
– То есть, – я подвел черту, – даже через сорок минут мы не выберемся из-под земли?
– Я рад, что ты понял меня правильно. Ни через сорок, ни через пятьдесят, далее по индукции. Ни-ког- да.
– Странно, – заметил я. – Мне отчего-то кажется, что как раз сейчас мы движемся вверх.
– Уверяю тебя, это продлится недолго.
– Вы нас остановите? Я имею в виду, не вы лично, а какие-нибудь порождения вашего больного ума. Как насчет динозавров, которых вывел и приручил еще академик Павлов накануне Второй Мировой для борьбы с драконами, которых якобы вырастили в пробирках японские генетики?
Валерьев с легкостью перехватил мой мяч:
– …на чьи лаборатории американцы сбросили атомные бомбы?
И послал его куда подальше:
– Вот уж полная чушь!
– Возможно, – согласился я. – Так кто же нас остановит?
Ответ Валерьева отличался лаконичностью.
– Время.
– ?
– В половине второго в метро отключат ток. Ваш вагон остановится, а потом быстро покатится под уклон, откуда вам не выбраться уже никогда. И чем упорнее вы будете карабкаться вверх, тем быстрее наступит момент смены направления. Пусть это и звучит парадоксально, на самом деле мы остаемся в рамках железной внутренней логики: при движении по часовой стрелке половина второго приближается гораздо быстрее. Так что время сейчас работает против вас.
– Против нас, – поправил я.
– Что?
– Да так, мысли вслух. Вы, писатели, наверное, так не умеете… Значит, получается, что и через час я не доберусь до Новослободской?
– Слушай! – Голос Валерьева стал недовольным. – Твоя недогадливость перестает меня забавлять. К чему ты клонишь?
– Сейчас. – Темп разговора нарастал, и мне это начинало нравиться. – Сейчас скажу… Но сначала еще один наводящий вопрос. Чего же вам, дорогой Валерий или Игнат, не сиделось в вашей тихой, уютной реальности? Зачем вас понесло сюда, где все логично, как мой ночной кошмар? Зачем вы повстречались мне в метро этим долгим ноябрьским вечером?
– Ты находишь это странным?
– Нет-нет! Это так естественно: захотеть и прокатиться на поезде-смертнике, особенно если точно знаешь, когда сойти. Или посидеть на электрическом стуле, не надевая шлема с проводами, поскольку негигиенично.
– Помедленнее, пожалуйста, – простонал Валерьев. – Я записываю.
Я не удостоил его вниманием.
– Знаете, как это называется, когда писатель А едет в метро и пишет роман о том, как писатель А едет в метро и пишет роман о том…
– Рекурсия? – предположил Валерьев.
– Нет. Ба-а-альшая ошибка!
– Ты, кажется, пытаешься мне угрожать? Очень мило.
– Умиляйтесь! – разрешил я. – Раскачивайтесь на электрическом стуле! Любуйтесь на фотографии жертв землетрясения! Смотрите перед сном «Дорожный патруль», где много обожженных трупов в приспущенных трусах! Вы имеете полное моральное право заниматься этим, потому что теперь вы наш! Вы на несколько волнующих минут погрузились в нашу реальность, и теперь повязаны с ней навсегда. Точнее, на ближайшие семьдесят восемь минут. С того самого момента как вы так неудачно сели рядом со мной, вы стали частью этой вывернутой реальности. Такой же частью, как я, как Игорек, как Женя, как Петрович… Вы – один из нас. Вы пропитались насквозь собственной извращенной логикой.
– Ты сам себя путаешь. Не понимаю пока зачем, но именно путаешь. Да, я заглянул в вашу реальность, вдохнул ее затхлый воздух, даже пропальпировал ее изнутри. Но это длилось, как ты верно заметил, всего несколько минут. Я появился и исчез. Теперь я снова дома, мне тепло и уютно. По крайней мере мне не приходится вдыхать запах горелой резины и слизывать кровь с губ, и плечо у меня не саднит от удара прикладом. Я сижу в любимом кресле, нянчу на коленях остывший кофе и зачем-то треплюсь по телефону с побочным продуктом собственного воображения. И на ногах у меня, если хочешь знать, такие нелепые тапки с плюшевыми зайцами.
Я начал смеяться до того, как он закончил говорить. Громко и так неестественно, что самому стало противно. То, что я затевал, было откровенным блефом, почище, чем у Ларина с его прототипом плазменного турбогенератора, но в то же время – не просто блефом. Потому что в глубине души… и даже не в глубине, а где-то ближе к поверхности меня переполняла непонятная уверенность в том, что каждое слово, изреченное мною, станет Истиной.
– Вы ув-ве-рены? – просмеялся я в трубку.
– В чем? Насчет тапок с зайцами?
– В том числе. Ох, извините… – Я заставил себя успокоиться. – Вы уверены в том, что вы дома?
– Да.
– Отлично. Тогда ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос. Почему меня, героя вашего черновика, тоже нестерпимо тянет домой? Причем к строго определенному моменту времени: ноль часов, сорок восемь минут?
– А я почем знаю? – удивился Валерьев. – Я не контролирую мелкие душевные порывы моих героев.
– Но вы же автор! Предложите какую-нибудь правдоподобную версию.
– Правдоподобную? Попробую… Предположим, ты торопишься домой, чтобы не пропустить очередную серию «Монти Пайтона».
– Неплохо, но не то! «Монти Пайтон», да будет вам известно, начинается в ноль тридцать пять.
– Тогда не знаю, – сдался писатель.
– Ну хорошо, допустим… Попробуем по-другому…
Я готовился к выстрелу вслепую, даже глаза зажмурил. Я чувствовал себя поразительно спокойным и почти не сомневался, что попаду в цель. И вот я выстрелил:
– Чем же тогда вы объясните то, что произошло шестнадцатого апреля?
– Шестнадцатого апреля? – В голосе Валерьева слышалось неподдельное изумление. – А какого года?
