– Прошлого.
Валерьев молчал несколько секунд.
– Зачем тебе? – наконец спросил он. – Ладно, скажу… В тот день я потерял своего лучшего друга.
Ну вот и все, подумал я. Вот мы и поквитались.
От груза, который только что свалился с моих плеч, мне полагалось бы воспарить к потолку, но вместо этого я тяжело приземлился на сиденье. Облегчение придавило меня к земле.
– Это имеет какое-нибудь отношение к нашему противостоянию? – спросил Валерьев.
– Прямое, и сейчас я это докажу. – Я старался говорить спокойно. Он не должен был услышать ликования в моем голосе. – Вспомните, как умер ваш друг.
– Нет! – резко ответил он. – Мне не хочется вспоминать об этом.
– Хорошо. Тогда вспомните хотя бы, когда он умер.
– Шестнадцатого…
– Точнее! – потребовал я. – С точностью до минуты!
– Было что-то вроде… Да, без двенадцати час. У него часы от взрыва остановились.
– Да! – Я не смог сдержаться. Все эмоции разом выплеснулись из меня и окрасили окружающее в желто-розовый цвет. – Вы наш, Валерий или Игнат! Примите мои соболезнования, но теперь вы точно наш! Мы с вами соседи по реальности. Логичной или нелепой – теперь без разницы. Главное, мы сейчас вместе и будем вместе пока нас не разлучит смерть. Как вам, И. Валерьев, не хочется думать о смерти в ваши… Кстати, сколько вам, тридцать пять есть?
– Тридцать три, – машинально поправил он.
– Вы хоть знаете, что станет с вашей вывернутой реальностью через… – Я взглянул на часы. – Ого! Уже через семьдесят шесть минут. Если только я не успею за это время добраться до дома? Вы должны знать, не можете не знать, раз уж вы ее смоделировали, но я все равно напомню. Она еще раз вывернется наизнанку, потом обернет собою себя же и поглотит самое себя, и перестанет быть, чтобы спустя мгновение возродиться, только уже без вас и без меня! Только вы не расстраивайтесь! Это совсем не страшно, это как… Мы еще не закончили вечер мрачных сравнений? Это как выблевать тридцатисантиметрового солитера. Выглядит так себе, а на самом деле очень полезно для организма.
– Павел!!!
Только услышав третий истерический окрик Валерьева я осознал, насколько сам был близок к истерике.
– Павел! Ты не мог этого читать!
– Читать? – Я чувствовал себя очень плохо.
– Я никогда не публиковал этот рассказ! – Он говорил очень тихо и неразборчиво, почти бредил. – Я не давал читать его даже друзьям. Тем более у меня их тогда уже не осталось. Я написал это даже не для себя – для него. На третий день, как только вернулся с кладбища. Сел и написал. Это были слезы с кровью. Ты понимаешь, только мои слезы и его кровь. И никогда больше не перечитывал. Кажется, я сжег рассказ.
– О чем вы? – осторожно спросил я. – Какой рассказ?
– Обреченный… Обреченный на память. Так он назывался. Только ты все равно не мог его читать! Слышишь? Ты не мог!!! Тогда откуда?..
– Откуда я знаю об этом? А вы не допускаете возможности, что обреченный на память – это я?
– Нет.
– Тогда скажите, как его звали? Меня интересует имя героя.
– Чушь… Я не уверен, кажется, его тоже звали Павлом. Да, Павликом. Но это простое совпадение. Я повторно использовал имя, в конце концов, простых имен не так много, а тот рассказ… он все равно остался неопубликованным. Я называю это сэкономить на имени…
Я снова перебил его. Если можно перебить человека, который говорит со скоростью десять слов в минуту.
– А я называю это второй ба-а-альшой ошибкой! И только от вас теперь зависит, станет ли она последней для нас с вами. – Я дал ему десять секунд на ответ и, не дождавшись, продолжил: – Вы сэкономили не на имени, Валерий. Вы сэкономили на герое.
– Чушь, чушь, чушь… – повторял Валерьев как заклинание. Голос его стал еще тише и отстраненнее, как будто он отвел трубку от лица. – Между вами нет ничего общего, кроме имен. Даже фамилии у вас разные. Его фамилия… В тексте этого явно не указывалось, но подразумевалось, что его фамилия Морозов. Павлик Морозов, порожденный советской властью аналог Вечного Жида, который не умел даже умереть по-человечески. Он дожил до нашего времени и проживет еще очень долго, и он обречен изо дня в день… еженощно держать ответ за ошибки молодости. И оставаться вечно молодым. Да, держать ответ и нести ответственность… А ты…
– А я?! – Я не знал, рассмеяться мне или зарыдать. – А моя фамилия?! Или вам паспорт показать? Сколько себя помню, чуть ли не с первого класса, всегда и везде одно и то же: «Настоящий Павлик Морозов? О!!!», «Паш, а твой папа почему не на собрании? Ты его, что ли, того?», «Ты недостоин собственной фамилии, выйди из строя!» Так что мне пришлось постараться, чтобы забыть, как меня назвал один не в меру экономный автор. И ведь я почти забыл… уже забывал, когда три года назад… эти парни в рабочей одежде позвонили в мою дверь и сказали… Нам надо только… – У меня все-таки сорвался голос. – Только проводку проверить… Может, где-то… – Я всхлипнул и быстро утерся рукавом. – Где-то сбоит…
– Прекрати, – холодно прошелестела трубка. – Ты врешь и даже не стремишься к правдоподобию. Из тебя никогда не получится хороший писатель.
– Я вру? Вам мало моих слов? Моих слез? Вам нужны еще доказательства? Ну так получайте! – Я приблизил трубку настолько, что почти коснулся губами ее гладкой поверхности, и начал произносить то, что раньше твердил только про себя, зато постоянно. Чтобы не дай бог не забыть, даже по пьяни, даже в кошмарном сне.
– Семнадцать, – сказал я. – Сто сорок четыре. Шестьдесят девять. Семьсот тринадцать. Ноль тридцать четыре. Пятьсот девяносто…
– Идиот! – Странное дело: Валерьев вопил в трубку, но голос его по-прежнему оставался чуть громче шепота. – Ты с ума сошел: диктовать открытым текстом!
– А что, нейтринная связь не защищена от прослушивания? – спросил я. – Теперь-то вы мне верите?
– Верю, верю! – почти беззвучно орал Валерьев. – Только, ради бога!.. Ради самого себя, не бросай, пожалуйста…
Наверное, он собирался сказать: «не бросай трубку», хотя в моем случае вернее было бы «не переключай рычажок». Как бы то ни было, мне не пришлось делать ни того, ни другого, все свершилось само собой. Связь с поверхностью оборвалась. Я раз десять прокричал душераздирающее «Але!» в оглохшую трубку, прежде чем окончательно в этом убедился.
Полная тишина, ни статики, ни динамики.
Тогда я внимательно осмотрел трубку и обнаружил на обратной стороне маленькую крышечку, а также стрелочку, указывающую, в каком направлении ее тянуть. Я потянул. Из открывшегося потайного отделения мне в ладонь скатилась батарейка в картонном корпусе цвета украинского флага. Я поднес ее к глазам, чтобы рассмотреть. На батарейке имелась надпись «Орион А-342», даже не помню, в каком году я последний раз видел такую. Она выскользнула из руки, напоследок испачкав пальцы аккумуляторной кислотой, и покатилась по полу в сторону провала.
Мои надежды катились вслед за ней. «Вот из-за такой нелепой случайности… – устало подумал я. – Из- за не вовремя подсевшей батарейки и погиб ракетный корабль «Орион»…»
Вероятность того, что мне когда-нибудь удастся расстаться с этим поездом стремилась к минус бесконечности. Минус был жирным и напоминал милый сердцу каждого автолюбителя «кирпич».
Из задумчивости меня вывел голос бывшего космонавта «Ориона», который, по-видимому, считал, что из любой ситуации всегда есть выход, даже если это выход в открытый космос, а у тебя нет скафандра. И который, судя по голосу, временами не брезговал аккумуляторной жидкостью из батареек.
Глава двадцать вторая
«Станция Переливания Крови»
– прокаркал он, и я пожалел, что не могу вырвать ему язык.
