Арахно. В коконе смерти

Его? – усомнилась Аля. Скорее уж ее. Именно, именно!

Ее-то что сюда потянуло?

Шесть лет назад – ради Бога, три года назад – куда ни шло. В конце концов ничего по-настоящему страшного тогда не случилось. Когда у Тошки бывает хорошее настроение, можно даже вспомнить с улыбкой пару забавных эпизодов из тех времен. Но теперь-то ситуация не в пример серьезней. Вот уже полгода как она с каждым днем становится все серьезней и серьезней. Так что же занесло ее в такое опасное время в такое опасное место? Почему она не сказала и слова против, а как послушная собачка поплелась вслед за мужем навстречу подвигам и славе, хотя не обнаруживала в собственной душе и гомеопатической порции восторженности или романтизма в отношении ползания по мрачным сырым катакомбам? Или она опасалась, что в случае отказа ее постигнет участь приемника «Альпинист»? Что ее, уже не такую молодую и, чего греха таить, заметно раздавшуюся в талии, возьмут недрогнувшей рукой, грубо говоря, за шкирку и заменят на какую-нибудь новую модель – с более широким диапазоном и улучшенным дизайном? Как насчет этого? Что же ты молчишь? Только не вздумай снова забираться в свою скорлупу, отвечай уже что-ни…

Что это?

От приступа мучительного и бессмысленного самобичевания Алю отвлек какой-то звук. Призрак звука, слишком тонкий, чтобы различить его человеческим Ухом. Может, от подземной жизни она потихоньку превращается в летучую мышь? Аля поежилась.

Вот! Снова этот звук. Как будто что-то скребет крошечными коготками или попискивает. Или это всего лишь игра воображения? Аля обратилась в слух, ее голова настороженно поворачивалась на напряженной шее из стороны в сторону, как будто надеялась разглядеть что-то в окружающем мраке, хоть какую-нибудь згу. Щелкнуть фонариком она не решалась. Боялась что после щелчка снова ничего не произойдет и тогда она от бессилия и страха сойдет с ума. Свет еще понадобится ей – позже, когда придет время.

А? Звук повторился, теперь уже несомненно. Это где-то над ней, такое ощущение, как будто что-то пытаются тянуть, а оно сопротивляется. Пищит, словно гусеница, которую разрывают на половинки нетерпеливые мальчишечьи пальцы, полагая, что таким образом помогают быстрее явиться на свет спрятанной внутри бабочке. Аля не выдержала, вскинула руку с фонариком в направлении подозрительного звука… и вскрикнула, когда над головой раздалось протяжное «Трррх!» и еще одна липкая нить, должно быть, отвалившись от потолка, упала ей прямо на запястье и обернулась вокруг него скользкой волосатой змеей.

Ужас! Ужас! Аля с гримасой отвращения отбросила от себя нить, – к слову сказать, уже не такую липкую, как предыдущая, – едва не выкинув вместе с ней фонарик. На этом все и закончилось. Аля безмолвно и бездвижно прождала несколько минут, потом еще несколько, но никаких посторонних звуков больше не услышала. Уфф, в самом деле все. Спасибо тебе, Боженька. На этот раз она отделалась на редкость легко.

Странно, ей совсем не хотелось есть. Впервые за последние… она даже не помнила, сколько дней, месяцев или столетий. И навряд ли кусочек сахара и маленький фрагмент ископаемой вафли были тому причиной. Не только они. Аля ощущала свое тело расслабленным и легким, а разум – деятельным и на удивление ясным. «Чтобы сделать человека счастливым, сперва отберите у него все, а потом верните хоть что-нибудь», – любил повторять Тошка. У него была целая коллекция подобных фраз на все случаи жизни. И у него наверняка бы нашлось какое-нибудь объяснение ее теперешнему состоянию. Что-нибудь заумное: эйфория от голода или что-то типа того. О, не сомневайтесь, ее эрудированный муж знает чертову уйму заумных слов! А вот Аля – нет, не знает, ей хватает и простых слов, которые способны понять даже гаврики. Единственным справочником, который она время от времени брала в руки, была Поваренная книга. Поэтому сейчас Але попросту казалось, что организм, долго не получавший питания извне, начал переваривать сам себя. И она серьезно опасалась, что уже не только себя.

Нет уж, пока есть возможность, лучше еще немножечко подкрепиться! Аля нашла на ощупь начатую пачечку вагонного сахара, аккуратно взяла двумя пальцами оставшийся кусочек и отправила в рот. Следующие четверть часа ей было непередаваемо сладко. Когда кусочек растаял во рту, она лизнула обертку с изнанки, чтобы подобрать осыпавшиеся сахарные песчинки. Потом зачем-то разгладила мятую бумажку пальцами и зажала между ладонями.

Поезд. Обертка была гладкой, если не принимать во внимание легкую помятость, без перфорации, выпуклостей, тиснения и прочих технических изысков встречающихся в книжках для слепых, да Аля ведь и не владела техникой слепого чтения. Но почему-то она отчетливо знала, что нарисованный поезд сейчас мчится в неведомую даль по верхней стороне обертки, под ее левой ладонью. Она чувствовала это. И она позволила себе немного помечтать о том, как они с Тошкой на этом поезде возвращаются домой. Почувствовала, как вагон уютно покачивает и потряхивает на стыках рельсов, услышала, как приятно поскрипывают держащие верхнюю полку кожаные ремни, а колеса говорят: «тудум-тудум». Увидела мелькание фонарей за окном, и прямоугольные полосы потустороннего света, на миг освещающие замершее внутреннее пространство купе. Замершее, потому что ночь. Ноччччччь…

Аля зевнула – и решительно тряхнула головой, прогоняя дрему. От этих успокаивающих мыслей клонит в сон. Но спать нельзя. Поэтому она снова, как к живительному источнику, который в данной ситуации и впрямь мог поспособствовать продлению ее жизни, припала разумом к сосуду, в котором перемешивались, бурлили и скверно пахли неприятные воспоминания.

О, этого добра ей хватит на всю ночь.

Впрочем, здесь всегда ночь.

Значит, хватит навсегда.

Глава десятая. Толик Голицын

«Молодым – везде, старикам – всегда!

В небесах ликует птах: месяц март!
Мой сосед сидит в кустах- скин и нарк.
Третий день не ест, не пьет, видит глюк:
По ноге ползет зелёный паук.
Замахнулся нарк рукой: „Что за shit!'
А паук ему с тоской говорит:
„Что, ломает? Подожди, дай-ка пять'.
Нарк бросает: „Подождем… твою мать!'
Огрызнулся, но ладонь протянул —
А паук его за палец куснул.
Злобой сморщило чело: „Ах ты ж, …!'
Вдруг заметил: начало отпускать.
Нарк воспрянул, помотал головой,
„Ну, спасибо, – говорит, – удружил!
Без тебя бы я, наверно, того
сдох бы, в смысле…'
„Ты, считай, и не жил.
До каких же ты, Ванюша, до пор
Собираешься сидеть на игле?
А не лучше ли взять сразу топор
Да по шее как по вене – чтоб с плеч?
Жизнь прожить – не глюковать после доз,
Не ломаться, как стекло, между них,
И цель жизни – не всегда коматоз,
Чтоб ни пел mister Малой для тупых.
Клея марки, склеишь ласты скорей,
Не найдешь мозгов под шляпкой гриба,
Все равно всех глюков пересмотреть —
Как всех мультиков – увы, не судьба.
Береги, здоровье, Ваня; не то
К звездам путь тебе навеки закрыт'.
„В космос я уже слетать мог раз сто, —
Ваня молвил. – Только врач тормозит'.
„Бог с ним, с космосом, Ему – Небеса.
Вам же твердь топтать, ее заселять.
Ты, Ванюша, не заметишь и сам,
Как придет пора любить и рожать.
Ты б заканчивал, сынок, пятый класс,
Присмотрел себе невесту – и в путь,
Ты ж мужчина, а не эльф Легалас!..
Но колесики с иглой позабудь.
А не то придет он, главный момент,
А в ширинке – далеко не столбняк.
По обкурке так бывает, поверь,
Вот и выйдет тебе shit вместо fuck.
И зачем ты, чудик, бошку побрил?
Что, не мог лет пятьдесят подождать?
Облетел бы череп пухом седым,
Всем skin-ам бы ты стал head, так сказать.
Чем негроидов гонять дапедрил,
Ты б собрал всю ребятню – и в поход.
Или в церковь всем кагалом сводил,
Вот где был бы вам приход так приход.
Ты когда-нибудь бывал в лагерях?
Пионерских, я имею в виду.
А картошку запекал на углях?
Лежа на траве, смотрел на звезду?..'
Вдруг с небес сорвался птах – время есть,
В смысле кушать, мой мохнатый малыш,
Но Ванюша тут как тут, в смысле здесь:
Отогнал рукой: „А ну, типа, кыш!
А лети-ка ты на prick точка ш!
На кого ты, лысый дятел, полез?
Это ж мой теперь зеленый гуру!
Он же жизнь мне…'
Но паук вдруг исчез.»
(С.Л. Самойлов – А.В. Голицын,
«Классное чтение», учебник литературы
для пятого класса.
Тираж 1 300 000 экз.)

– Ну ты и раскрутился, брат поручик! Тьфу, какой