Толика, снова по шею укрывшегося одеялом. Откинула ближний край, неожиданно наклонилась и звонко чмокнула его в район бедра. Затем продекламировала «И только Толькин пах потом пах потом». По- видимому, экспромтом.
– Ты мне дашь полотенчико? – спросил Толик.
В ванной на табуреточке обнаружилась вся его одежда, уложенная аккуратной стопкой. Почему-то включая ботинки и кожаную куртку. Запустив руку во внутренний карман, Толик нащупал и под негромкий ропоток запоздалого раскаяния вытащил нераспечатанную пачку презервативов. Еще не «пожелтевшую от времени», как у Аксенова, но тоже изрядно обтрепавшуюся на сгибах. Толик распечатал ее, заглянул внутрь, сосчитал до трех и так, с пачкой в руках, вышел из комнаты. Больше он не взял из ванной ничего.
Быстрым шагом приблизился к кровати, присел на край, но как-то неловко: полубоком, полу, мягко говоря, спиной к раскинувшейся навзничь, нога на ногу, Кларе.
– А ты странный, – прокомментировала она его появление. – Можно взглянуть?
Она взяла тонкую пачку двумя пальцами, простерла руку над головой и, не глядя, выронила на пол за кроватной спинкой. Затем привлекла Толика к себе – не за шею, не за руку, а за то, что Борис Оболенский при описании постельных сцен корректно именует «естеством» либо «самостью», многотиражник Степан, пишущий быстро и, как следствие, подчас небрежно, под настроение провозглашает то «мужским достоинством», то «мужской гордостью», а вяжущий крючком нобелевский лауреат зовет естественно и кратко, без изыском и экивоков.
И прощекотала в ухо:
– Обожаю странных!
Толик не стал сопротивляться. Он был все-таки не настолько странен.
Он ушел от Клары где-то после четвертого ее «спасибо» и сильно после обеда, которым они по обоюдному согласию пренебрегли. Все равно есть после вчерашнего не хотелось. Пить – хотелось, но не было чего, ведь никто не догадался, уходя с банкета, прихватить бутылочку чего-нибудь опохмеляющего. Впрочем, момент окончания вчерашнего застолья одинаково не помнили оба. Какая неведомая сила подтолкнула их друг к другу и в конечном итоге свела вместе на мягком просторе Клариной постели? Черт его знает! Вероятно, судьба.
Анатолий вышел на улицу и прищурился-не столько от солнечного света, сколько от вида фланирующих по тротуарам девиц с которых ранняя весна стянула долгополые одежды и всякого рода излишества с парой штанин – на резинке, молнии или пуговицах, застегнутых на непривычную сторону. В его прищуре ощущалось довольство сытого кота, уже не мартовского, а как раз апрельского. С крыш снова неслась странная капель, под ногами, соответственно, растекалась макрель, а в голове бессмысленно кружились обрывки литературных метафор про раздавленную между пальцами горошину соска и нежные, как у вора- карманника, руки. Иногда в их полет встревала лениво-тревожная мысль: «Записать бы. Вдруг пригодится когда…»
Как всегда после внепланового секса все встречные девушки казались Толику необыкновенно блестящими, улыбчивыми и доступными. И, что интересно, скорее всего так оно и было.
О том, чтобы написать сегодня что-нибудь полезное, Толик и не думал. Мысли о новом романе с элементами трагифарса, внезапно завязавшемся между ним и маргинальной поэтессой с птичьей фамилией и именем похитительницы кларнетов, отличались сумбурностью и неприличной для писателя повторяемостью производных глагола «быть». «Мало ли, что было, – думал он. – С кем не бывает? Ну и будет об этом!»
Впрочем, сам Толик считал эту связь коротенькой миниатюркой. Или, если угодно, одноактной пьеской.
– Дядь Толь, хосесь пелсик? – спросило голубоглазое веснушчатое чудо четырех с половиной лет от роду.
– А он съедобный?
– Классный.
– Ну, давай, раз классный, – согласился Анатолий и подумал, что после утренних упражнений охотно съел бы не только персик, но и нелюбимый абрикос, а то и совсем ненавистную хурму.
– А в какой луке? – поинтересовалось чудо со спрятанными за спиной руками.
– В правой.
– Это вот в этой? – чудо вытянуло вперед пустую руку, левую.
– Нет, в другой.
– А-а… Только глажа жакройте! Толик послушно зажмурился и, не дожидаясь следующей команды, распахнул рот.
– Даже немножесько, сяйную ложеську – это уже хо-ошо, – пообещало чудо и высыпало на шероховатый с похмелья язык целую ложку сухой обжигающей гадости.
– А! А! Ах ты, ж-ж-жертва бесплатной логопедии! – заорал Толик и бросился в погоню за голубоглазым веснушчатым чудовищем.
– Это персик? – орал он, орошая свой путь брызжущими во все стороны слезами.-Это, по-твоему, персик?
– Ага, пелсик, – довольно подтвердило чудовище и, хихикая, полезло под стол. – Класный, молотый. Мама Натаса всегда его в болсь кладет.
Безумная погоня рассерженного великана за коварным лилипутом проходила под соответствующий аккомпанемент. На столе работал детский магнитофон, и пара маньяков-садистов с голосами ведущих «Радионяни» пела бодренькую песенку о членовредительстве.
Песня как нельзя лучше отвечала теперешнему настроению Толика. «Ну погоди, щенок! – думал он, дыша ртом шумно и часто, как больной в лихорадке. – Вот доберусь до тебя – останешься и без ног, и без рук, и, скорее всего, даже без них. Ага, жених из тебя точно получится никудышный. Даже после операции!»
Через пару минут диких воплей и пробежек с распухшим языком у плеча Толик загнал визжащее существо в, прихожую, но устроить скорую расправу не успел. Повернулся ключ в замке, и вошел Борис, погромыхивая пакетом. Чудовище немедленно спряталось за его штанину.
Толик, мало что видя из-за слез, проорал: «АААА!» и, вырвал из пакета бутылку «Пилзнера». Откупорил, сам не заметил чем, – не исключено, что ногтем, – и осушил в несколько гигантских глотков.
– Да погоди ты, – растерянно сказал хозяин. – Сейчас сядем как люди, разольем…
Не внемля голосу разума, Толик потянулся за следующей бутылкой.
– Андрюшка, опять твои фокусы? – строго спросил Борис у существа, обнимающего его левую ногу. Существо сотворило всем лицом невинную улыбку и недоуменно замотало головой.
– Ну как прошло амуроприятие? – первым делом спросит Борис, когда они с Толиком «как люди» расположились в его кабинете, оседлав пару вертлявых стульчиков с эргономичными спинками по обе стороны от письменного стола, перелили пиво из бутылок в стеклянные кружки и разложили на оборотах невостребованных черновиков немудрящую закуску: чипсы, сырок плавленый, тонко нарезанный балычок.
– В смысле?
Толик на всякий случай придал лицу пуленепробиваемое выражение, внутренне приготовившись к борьбе моральных принципов и неистребимого мужского тщеславия. Хвастливого рычания самца, затащившего в пещеру очередную самочку. С одной стороны, Борис был ему как отец родной. С другой, есть такие вещи, которые не доверишь и отцу. Да уж, отцу, пожалуй, в первую очередь.
– Рожа у тебя… – добродушно хмыкнул Боря. – Как у банкира под дулом автомата. Тайну вклада он, понимаешь, гарантирует! Смотри, не лопни от скрытности, только сперва вспомни. Это же я вас обоих до Кларкиной квартиры довел, если не сказать, дотащил. Хотел тебя дальше волочь, но ты уже не кантуемый был. Плащ мне чуть не испачкал. Потом прямо в ботинках на койку залез и прикинулся трупом. Хороший
