не удержать на руках Младенца.
Симеон взял Иисуса, поднял Его вверх, а затем прижал к груди. Он склонил над маленьким личиком свое морщинистое лицо. Старик внимательно всматривался в черные глаза Младенца, словно хотел в них что?то найти. Иисус не испугался, не заплакал. Его глаза отвечали спокойным интересом на горячий взгляд пожилого человека. Разговор их глаз продолжался так долго, что, казалось, ему не будет конца.
Наконец Симеон поднял голову, еще раз прижал Младенца к груди, а потом обратил лицо к небу. Глядя на простершийся над площадью треугольник неба, он шептал:
— Спасибо Тебе, Господи, что Ты пожелал исполнить Свое обещание. Теперь я спокойно могу отойти во мрак смерти, ибо я видел… Я увидел Того, Кто родился для славы израильтян и для того, чтобы свет воссиял всем, кто пребывает во тьме. Благодарю Тебя, Господи, что Ты сделал так, как обещал!
Иосиф смотрел на Симеона, потрясенный. В то время как он по–прежнему не замечал ничего необыкновенного, вглядываясь в лицо Иисуса, находились люди, которые видели в Сыне Мириам чудо, скрытое за покровом повседневности. Как же он им завидовал! Вот, этот старый человек взглянул и сразу же увидел; а он смотрит ежедневно, но все никак не может заметить того, что ищет.
Симеон завершил свою молитву и повернулся к Мириам. Он подал ей Младенца, и она поспешно взяла Его на руки. Старик простер ладони над ее склоненной головой.
— Благословляю тебя, дочка, — сказал он дрожащим голосом. — Пусть тебе и твоему мужу Всевышний пошлет все необходимое, что нужно человеку в его земном странствии. Пусть даст Он нам то благо, которого мы не знаем, которого не можем сами понять, но которое является настоящей ценностью. Это благо, которое рождается в послушании разума и сердца… Пусть не иссякнут ваши силы в служении Всевышнему и пусть никогда не угаснет ваша любовь…
Симеон опустил поднятые для благословения руки, но по–прежнему смотрел на Мириам.
— Он родился для того, — продолжил он торжественно, и, словно под бременем значения выговариваемых слов, его голос дрожал еще больше, чем прежде, — чтобы многие в Израиле увидели и узнали Его свет. Но как же много людей поддадутся бунту и окажутся во тьме! Многие закроют глаза и ослепнут. Многие пойдут за голосом протеста, — теперь он говорил тише, будто ему не хватало сил, — а твое сердце пронзит меч…
Мириам задрожала. Она хотела спросить, почему, но не решилась открыть уст. Там, на горном склоне над Назаретом, ее спросили о согласии, и в этом вопросе заключалось предзнаменование страданий. Однако радостное потрясение приглушило мысль о них. Самые тяжелые страдания казались ничем по сравнению с благодатью избранничества. Впрочем, если она и думала о страданиях, то думала о тех муках, которые будут предшествовать родам. Но что означают страдания, когда должны исполниться мечты бесчисленных поколений! Но этот старик говорил о мече, который пронзит ее сердце сейчас, когда ее Сын уже появился на свет…
Но в ней не было протеста. Низко склонив голову, она смиренно стояла с Младенцем в руках. Тут она заметила, что старушка, пришедшая вместе с Симеоном, подходит к ней. Подойдя, женщина остановилась и с трудом встала на колени. Она поклонилась так низко, что коснулась лбом разноцветных плит, которыми был выложен Двор Женщин.
— И я благодарю Тебя, Господи, Господи, — говорила она, не отрывая лица от земли. — После стольких лет одиночества и старости Ты дал мне увидеть Того, Кого послал для спасения всех. Пока не закончится моя жизнь, я буду провозглашать Его славу. О Господи, Ты так добр и милосерден, что нисходишь к нам, в пыль земли, и отдаешь Свою святость в наши недостойные руки… Господи, ведь Ты мог бы обрушиться потрясающим весь мир громом, Ты мог бы нас низвергнуть и ослепить. Ты знаешь, что мы — прах, и этому праху Ты доверил самое ценное сокровище…
Часть I. Сын
1
В течение года Ирод изменился до неузнаваемости. Его лицо потемнело и стало почти черным. Нос по форме стал напоминать ястребиный клюв, да к тому же казался длиннее, чем раньше; теперь он нависал над иссушенными губами. Ввалившиеся глаза горели лихорадочным блеском.
Боли, терзавшие его сейчас, были страшными. Он чувствовал себя так, словно в его тело был вбит кол, который кто?то вращал. Когда наступал приступ боли, ничто не могло облегчить его страданий. В прежние годы он еще мог справиться с болью. Теперь же он выл, ревел, кусал до крови губы и рвал на себе одежду. А когда волна боли отходила, царь впадал в состояние полного изнеможения.
Теперь Ирода не покидало раздражение. Его раздражало решительно все. Подозрительный по своей природе, сейчас он видел измену всюду. Он не доверял никому, особенно со времени, когда Саломея донесла ему о заговоре Антипатра с Ферором. Поначалу он ничего не сделал, чтобы наказать виновных. Ферору он велел уехать в Перею, мотивируя это поведением Роксаны в отношении царских дочерей. Антипатра он отослал в Рим. Вслед обоим царь послал шпионов. Велел также следить за всеми, кто, как ему донесли, общался с его сыном и братом.
Только через несколько недель после отъезда Ферора пришло известие, что царь Переи тяжело заболел. Ирод сделал вид, что беспокоится за жизнь брата и, несмотря на недавние разногласия и свои боли, отправился к нему за Иордан. Царь взял с собой целую толпу музыкантов, которым было велено играть дикие бедуинские мелодии во время его приступов. Царь не хотел, чтобы люди слышали, как он кричит от боли.
Но на следующий день после прибытия Ирода в Гадану Ферор умер. Царь объявил, что его брата отравили, и велел провести расследование. В тюрьму посадили Роксану, ее мать и сестру, а также всех придворных дам. Роксана пыталась покончить жизнь самоубийством, бросаясь из окна, но охрана сумела ее удержать. Женщин допросили и подвергли пыткам. Дворец оглашался женскими воплями и ревом Ирода. Роксана под пытками сломилась; она спасла себе жизнь тем, что свалила всю вину на Антипатра. Ферор, свидетельствовала она, по совету племянника хотел отравить Ирода. Яд достала Дорис. Ферор по неосторожности сам выпил этот яд…
Ирод даровал жизнь Роксане и тут же сделал ее своей любовницей. С той поры он верил всему, что она говорила. Каждый, на кого она указывала, был виновен в глазах Ирода.
Тело Ферора привезли в Иерусалим и похоронили в великолепной усыпальнице, которую Ирод велел построить для себя, за городом, в горах у Змеиного озера. Погребение было торжественным, и весь Иерусалим заставили принимать в нем участие. Никто не уклонился. Присутствие при царе Роксаны вселяло страх — каждого, кто не был на похоронах, она могла обвинить во враждебности к царю. Ирод изображал скорбь о смерти брата: рыдал и рвал на себе одежды, но люди не верили его слезам. Подозревали, что он это делал ради того, чтобы покончить с заговором.
После похорон приступы боли стали еще сильнее. Они повторялись так часто, что царь был вынужден отказаться от участия в разгуле и заперся в своих покоях, в которые имела доступ одна только Саломея. Доктора советовали ему выехать к теплым источникам в Каллирое*, на противоположном берегу Асфальтового моря. Привезенная в бочках вода действительно принесла некоторое облегчение, поэтому Ирод решил не возвращаться в Себасте, а отправиться в Каллирое. При дворе стало легче дышать.
Ирод лежал, растянувшись на постели, когда Саломея вошла к нему в покои. Два красивых мальчика стояли при царе и покачивали кадильницами. Комната была наполнена ароматным дымом, который устранял неприятный запах, источаемый телом Ирода. Этот запах доводил его до бешенства.
— Что тебе нужно? — он поднял взгляд на сестру.
— Я тебе хочу сказать нечто важное…
— Действительно важное? Ты рассказываешь мне всякие глупости.
Ирод страдальчески простонал.
— Говори.
— В Иерусалим прибыли трое странных людей…
— Я не стану заниматься каждым глупцом, который сюда приезжает!
