Странная настойчивость, я не могу сказать «нет» под прицелом его неподвижных рыбьих глаз.
Разбег — и удар пришелся на левую (хруст), потом на правую (хруст), и так по новой.
Прыжки аукнулись на следующий день.
Раннее утро. Звенит будильник. Не могу подняться — так болят колени. Ноги не держат.
С трудом натягиваю авероль и, стараясь не сгибать колени, выхожу к ступеням. Меня ждут в «козлике».
Делаю два шага по ступеням и с грохотом падаю на красноватый африканский глинозем.
Дружный хохот. В результате — локоть сильно поврежден.
Меня везут в санчасть.
Там военврач осматривает руку, смазывает меркурохромом.
Если в Советском Союзе смазывали раны зеленкой и йодом, то в английских колониях пользовали меркурохром. Он отличался ярким красным цветом и отсутствием запаха. Этот антисептик, внедренный англичанами в 1919 году, был признан много лет спустя опасным из-за содержания ртути.
Доктор Птичкин, принявший уже дозу спиртоколы, намазал мне локоть меркурохромом, а потом, подмигивая, достал новинку — французский гипсовый бинт, который только что получил на складе.
— Необходимо обездвижить верхнюю конечность! — обмакнул бинт в воду и намотал мне на руку.
Вскоре гипс засох, и рука оказалась обездвиженной.
В таком виде я продолжал работать. Ездил на «козлике» в пустыню, сидел на КПП, торговался с Хаджаджем и даже ходил в летний кинотеатр.
На второй или третий день в локте появилась тупая боль. Она ползла все дальше по руке. Я начал постанывать. Поднялась температура.
Доктор Птичкин, занюхав спиртоколу египетским крекером, потрепал меня по голове — все будет хорошо, сам увидишь!
На коленях у него лежали воспоминания Жукова — недавно появившиеся, и он бормотал:
— Вот это полководец! Ну почему мы не дошли до Ла-манша? Показали бы вам, господа англичане!
На шестой или седьмой день в Асуане стояла жуткая жара, и я почувствовал, что загибаюсь. Действовать надо было немедленно. Пересчитал фунты: их было около сорока. Переоделся в гражданское и на попутке доехал до асуанского вокзала. Там фунтов за двенадцать купил билет первого класса до Каира. Ехать предстояло всю ночь.
Я мотался на нижней полке, скрежеща зубами. Пот лил градом.
Ту ночь я не забуду никогда — зловещую луну над Нилом и стук колес, а также бред, в котором представал то Аменхотепом, то Тутанхамоном.
Рано утром, приехав в Каир, взял такси и рванул в советский военный городок.
Вошел в полевой госпиталь и сказал просто:
— Подыхаю.
Дежурный врач быстро осмотрел меня, положил на операционный стол и дал чего-то выпить.
Скальпелем взрезал гипс. Его глазам открылось удивительное зрелище: там, где был локоть, вздулся громадный гнойный пузырь размером с апельсин.
Тем же скальпелем он рубанул по пузырю: вылился стакан гноя.
Наступило мгновенное облегчение.
Врач впрыснул антибиотик, продезинфицировал рану, замотал обычным бинтом и сказал:
— Еще бы пару дней — и мог лишиться руки.
И велел недельку полежать.
Как был в состоянии эйфории, я вышел на улицу.
Сашу в Наср-сити я не застал, он был на канале.
Весь день я думал, как избавиться от Асуана и радиолокационных махалок. Наутро пошел в военный госпиталь и потребовал перевести меня в Каир — по причине высокого давления.
Ртутный столбик действительно зашкаливал — после всех приключений. А может, врач пожалел меня…
Полковнику Квасюку не оставалось ничего другого, как подписать приказ о моем переводе в Каир, в штаб ПВО.
Победа!
Я сел в вагон первого класса и на этот раз с приятным чувством поехал в Асуан, купив в привокзальном киоске пачку бульварных французских газет и журналов.
Во «Франс Диманш» прочел историю о бывшем офицере СС, который сделал операцию по смене пола и стал великолепной женщиной.
Было написано: бывший штандартенфюрер СС Хорст Н. стал дамой. Красивая блондинка была в «той жизни» жестоким арийским мачо, который расстреливал партизан. Теперь Хорст Н. испытывает многократные женские оргазмы. Помог ему профессор Абу-Сейф, каирский врач, владелец частной клиники в Гизе.
Обдумывая чудесное превращение бывшего эсэсовца, я забылся тяжелым сном.
Когда подъезжали к Луксору, пристал сосед по купе, советский полковник в штатском:
— Переводчик, слышь, пойдем в Долину царей!
Но я забился в угол на верхней полке и бормотал:
— Не пойду! Не заставите!
Потом жалел, что не пошел в Долину царей: увидел ее лишь много лет спустя.
В Сахари-сити я нагло ушел в санбат и там залег на десять ней. Греясь на раскладушке в колониальном саду под бананами, читал «Тошноту» Сартра, экзистенциальные эссе Камю, и мне казалось, что жизнь прекрасна. В тот момент я забыл об опасности радиолокационного облучения.
А выписавшись, собрал вещички и уехал в Каир, осыпаемый ругательствами командного состава.
И СНОВА АСУАН
(12 марта 2010 г.)
Наш самолет прилетел из Каира на маленький пустынный аэродром. Я сразу почувствовал особую энергию этого места, знакомую по 71-му году. Асуан, наверное, лучшее место в долине Нила. Здесь живут смелые длинноногие нубийцы, презирающие покорных феллахов Дельты. Здесь самое яркое солнце и жив еще дух того, первобытного Египта.
Нашу группу привезли на пристань, где стоял лопастный пароход «Синухе». Кажется, так звали героя древнеегипетского эпоса. Синухе-египтянин. Который убежал от гнева фараона в Верхний Египет и вернулся домой после долгих и опасных странствий.
На берегу, перед посадкой на пароход, поговорил со старым грузчиком-нубийцем. Он помнил русских. Их было здесь так много в 60-е… Русские строители дружили с египтянами, пили с ними пиво, пели песни.
— Теперь — не те русские, какие-то шумные, надменные туристы. Мы не понимаем этих новых русских, — заключил грузчик.
В Асуане к нам приставили Мухаммада — пожилого беззубого гида. Я сказал «пожилого» — но ему, наверное, было лет сорок пять. Здесь люди рано стареют. Рассказывая о богах Древнего Египта, он смущенно прикрывал беззубый рот.
Когда Мухаммад узнал, что я был с русскими хабирами во время «войны на истощение», спросил:
— А ты не боишься, что тебя узнают?
У Мухаммада, как у советского человека, реакция была однозначной: «Не боишься, что тебя вспомнят спецслужбы?»
Эти слова заставили меня рассмеяться: